– Сегодня? Почему же именно сегодня?

– Да не притворяйтесь ради бога, счастливый Дон Жуан, увенчанный миртами любовник!
– вскричал Маркелов, совершенно забыв о кучере, который хоть и не оборачивался с козел, но мог отлично все слышать.

Правда, кучера в эту минуту гораздо более озабочивала дорога, чем все пререканья сидевших за его спиною господ, и он осторожно и даже несколько робко отпрукивал коренника, который мотал головою и садился на зад, спуская тарантас с какой-то кручи, которой и не следовало совсем тут быть.

– Позвольте, я вас что-то не понимаю, - промолвил Нежданов.

Маркелов захохотал принужденно и злобно.

– Вы меня не понимаете! Ха, ха, ха! Я все знаю, милостивый государь! Знаю, с кем вы объяснялись вчера в любви; знаю, кого вы пленили вашей счастливой наружностью и красноречием знаю кто допускает вас к себе в комнату... после десяти часов вечера!

– Барин!
– обратился вдруг кучер к Маркелову.
– Подержите-ка вожжи... Я слезу, посмотрю... Мы, кажись, с дороги сбились... Водомоина тут, что ль, какая...

Тарантас действительно стоял совсем на боку. Маркелов ухватил вожжи, переданные ему кучером, и продолжал все так же громко:

– Я вас нисколько не виню, Алексей Дмитрич. Вы воспользовались... Вы были правы. Я говорю только о том, что не удивляюсь вашему охлаждению к общему делу: у вас, я опять-таки скажу, - не то на уме. И прибавлю кстати от себя: где тот человек, который может заранее предугадать, что именно нравится девическим сердцам, или постигнуть, чего они желают!!

– Я теперь понимаю вас, - начал было Нежданов, - понимаю ваше огорчение, догадываюсь, кто нас подкараулил и поспешил сообщить вам...

– Тут не заслуги, - продолжал Маркелов, притворяясь, что не слышит Нежданова и с намерением растягивая и как бы распевая каждое слово, - не какие-нибудь необыкновенные душевные или физические качества... Нет! Тут просто... треклятое счастье всех незаконнорожденных детей, всех в...!

Последнюю фразу Маркелов произнес отрывисто и быстро - и вдруг умолк, словно замер.

А Нежданов даже в темноте почувствовал, что весь побледнел и мурашки забегали по его щекам. Он едва удержался, чтобы не броситься на Маркелова, не схватить его за горло... "Кровью надо смыть эту обиду, кровью..."

– Признал дорогу!
– воскликнул кучер, появившись у правого переднего колеса, - маленько ошибся, влево взял... Теперь ничего! духом представим; и версты до нас не будет. Извольте сидеть!

Он взобрался на облучок, взял у Маркелова вожжи повернул коренника в сторону... Тарантас сильно тряхнуло раза два, потом он покатился ровнее и шибче - мгла как будто расступилась и приподнялась, потянуло дымком - впереди вырос какой-то бугор. Вот мигнул огонек... он исчез... Мигнул другой... Собака залаяла...

– Наши выселки, - промолвил кучер.
– Эх вы, котята любезные!

Чаще и чаще неслись навстречу огоньки.

– После такого оскорбления, - заговорил наконец Нежданов, - вы легко поймете, Сергей Михайлович, что мне невозможно ночевать под вашим кровом; а потому мне остается просить вас, как это мне ни неприятно, чтобы вы, приехавши домой, дали мне ваш тарантас, который довезет меня до города; завтра я уже найду способ, как добраться до дому; а там вы получите от меня уведомление, которого, вероятно, ожидаете.

Маркелов не тотчас отвечал.

– Нежданов, - сказал он вдруг негромким, но почти отчаянным голосом, Нежданов! Ради самого бога, войдите ко мне в дом - хоть бы только для того, чтобы я мог на коленях попросить у вас прощения! Нежданов! Забудьте ... забудь, забудь мое безумное слово! Ах, если б кто-нибудь, мог почувствовать, до какой степени я несчастлив!
– Маркелов ударил себя кулаком в грудь - и в ней словно что застонало.
– Нежданов! будь великодушен! Дай мне руку... Не откажись простить меня!

Нежданов протянул ему руку - нерешительно, но протянул. Маркелов стиснул ее так, что тот чуть не вскрикнул ...

Тарантас остановился у крыльца маркеловского дома.

– Слушай, Нежданов, - говорил ему Маркелов четверть часа спустя у себя в кабинете...
– Слушай! (он уже не говорил ему иначе как "ты", и в этом неожиданном ты, обращенном к человеку, в котором он открыл счастливого соперника, которого он только что оскорбил кровно, которого он готов был убить, разорвать на части, - в этом "ты" было и бесповоротное отречение, и моление смиренное, горькое, и какое-то право... Нежданов это право признал тем, что сам начал говорить Маркелову ты).