– Я явился на ваше приглашение, - начал он в свою очередь, - явился, милостивая государыня (ее плеча тихонько дрогнули - она свернула на боковую дорожку - он последовал за ней), для того только, чтобы разъяснить, чтобы узнать, вследствие какого странного недоразумения вам было угодно обратиться ко мне, человеку вам чужому, который... который потому только и догадался, как вы выразились в вашем письме - что писали ему именно вы... потому догадался, что вам, в течение того литературного утра, захотелось высказать ему слишком... слишком явное внимание!

Вся эта небольшая речь была произнесена Аратовым тем, хоть и звонким, но нетвердым голосом, каким очень еще молодые люди отвечают на экзамене по предмету, к которому они хорошо приготовились... Он сердился; он гневался... Этот-то самый гнев и развязал его в обыкновенное время не очень свободный язык.

Она продолжала идти по дорожке несколько замедленными шагами... Аратов по-прежнему шел за нею и по-прежнему видел одну эту старенькую мантилью да шляпку, тоже не совсем новую. Самолюбие его страдало при мысли, что вот теперь она должна думать:

"Мне стоило только знак подать - и он тотчас прибежал!"

Аратов молчал... он ожидал, что она ему ответит; но она не произносила ни слова.

– Я готов выслушать вас, - начал он опять, - и очень даже буду рад, если могу быть вам чем-нибудь полезен... хотя все-таки мне, признаюсь, удивительно... При моей уединенной жизни...

Но при последних его словах Клара внезапно к нему обернулась - и он увидал такое испуганное, такое глубоко опечаленное лицо, с такими светлыми большими слезами на глазах, с таким горестным выражением вокруг раскрытых губ - и так было это лицо прекрасно, что он невольно запнулся и сам почувствовал нечто вроде испуга и сожаления и умиления.

– Ax, зачем... зачем вы так...
– промолвила она с неотразимо искренней и правдивой силой - и как трогательно зазвенел ее голос!
– Неужели мое обращение к вам могло оскорбить вас... неужели вы ничего не поняли? Ах да! Вы не поняли ничего, вы не поняли, что я вам говорила, вы Бог знает что вообразили обо мне, вы даже не подумали, чего мне это стоило - написать вам! Вы только о себе заботились, о своем достоинстве, о своем покое! Да разве я (она так сильно стиснула свои поднесенные к губам руки, что пальцы явственно хрустнули)... Точно я какие требования к вам предъявляла, точно нужны были сперва разъяснения... "Милостивая государыня...", "мне даже удивительно...", "Я могу быть полезным..." Ахя, безумная! Я обманулась в вас, в вашем лице! Когда я увидала вас в первый раз... Вот... Вы стоите... И хоть бы слово! Так-таки ни слова?

Она умолкла... Лицо ее внезапно вспыхнуло - и так же внезапно приняло злое и дерзкое выражение.

– Господи! как это глупо!
– воскликнула она вдруг с резким хохотом. Как наше свидание глупо! Как я глупа! да и вы... Фуй! Она презрительно двинула рукою, словно отстраняя его прочь с дороги, и, минуя его, быстро сбежала с бульвара и исчезла.

Это движение рукою, этот оскорбительный хохот, это последнее восклицание разом возвратили Аратову его прежнее настроение и заглушили в нем то чувство, которое возникло в его душе, когда с слезами на глазах она к нему обратилась. Он опять рассердился и чуть не закричал вслед удалявшейся девушке: "Из вас может выйти хорошая актриса, но зачем вы вздумали надо мной-то комедию ломать?"

Большими шагами вернулся он домой, - и хотя продолжал и досадовать и негодовать в течение всей дороги, однако в то же время сквозь все эти нехорошие, враждебные чувства невольно пробивалось воспоминание о том чудном лице, которое он видел один только миг... Он даже поставил себе вопрос: "Отчего я не ответил ей, когда она требовала от меня хоть слово? Я не успел...
– думал он...
– Она мне не дала произнести это слово. И какое слово я бы произнес?"

Но он тотчас тряхнул головою и с укоризною промолвил: "Актерка!"

И опять-таки в то же время - самолюбие неопытного, нервического юноши, сперва оскорбленное, теперь как будто было польщено тем, что вот, однако, какую он внушил страсть...

"Но зато в эту минуту, - продолжал он свои размышления, - все это, разумеется, кончено... Я должен был показаться ей смешным..." Эта мысль ему была неприятна - и он снова сердился... и на нее... и на себя. Возвратившись домой, он заперся в своем кабинете. Ему не хотелось видеться с Платошей. Добрая старушка раза два подходила к его двери - прикладывалась ухом к замочной скважине - и только вздыхала да шептала свою молитву...

"Началось!
– думалось ей...
– А ему всего двадцать пятый год. Ох, рано, рано!"

8

Весь следующий день, Аратов был очень не в духе. "Что ты, Яша? говорила ему Платонида Ивановна, - ты сегодня какой-то растрепанный?!" На своеобразном языке старушки выражение это довольно верно определяло нравственное состояние Аратова. Работать он не мог, да и сам не знал, чего ему желалось? То он опять поджидал Купфера (он подозревал, что Клара именно от Купфера получила его адрес... да и кто другой мог ей "много говорить" о нем?); то он недоумевал: неужели так и должно кончиться его знакомство с нею? то он воображал, что она ему напишет опять; то он себя спрашивал, не следует ли ему написать ей письмо, в котором он все объяснит, - так как он все же не желает оставить невыгодное о себе мнение... но, собственно, что объяснить? То он возбуждал в себе чуть не отвращение к ней, к ее назойливости, дерзости; то ему снова представлялось это несказанно трогательное лицо и сльшшлся неотразимый голос;