— Серега! Да ты горишь весь! Ты че, в натуре, заболел?

Я пожал плечами.

— Ты давай эта… Долбани водяры, закутайся — и спать! Носки шерстяные взял в запас? Ну, вот, разуйся, одень носки — и давай, отбой!

Я вытащил из сумки водку, одеяло и носки, связанные мне мамой — белые, с коричневой коемочкой. Почему-то вид этих носков совсем выбил меня из колеи — знала бы мама, когда вязала, что ее сынок оденет носки через двенадцать часов после того, как совершит убийство!

Я и вправду весь горел, поэтому мысли мои, что называется, «… и путались, и рвались.». Выпив грамм сто пятьдесят водки из пахнущего пласмассой термосного стаканчика, я завернулся в одеяло, скрючился на сидении и спустя пять минут ухнул в черную яму сна…

Совершенно не помню, как я спал, но проснувшись уже за Уфой, под вечер, я сразу почувствовал, что заболел. Правда, алкоголь убил основную массу бактерий и температура спала, но все равно — болела башка, нос был напрочь забит, а горло ссаднило.

— Ну че? — повернулся ко мне Пеклеванный: — Оклемался маленько? Нас тут останавливали, под Уфой, я думал — все, капсздец! А ни че, бумаги проканали за настоящие, даже кунг не просили открыть!

Мне было плохо, да вдобавок испытывалось сильное давление на мочевой пузырь.

— Останови… — попросил я, и не услышал собственного голоса, а гортань отзывалась вспышкой боли.

— Че, совсем плохо, да? — участливо покивал головой Саня. Я только утвердительно наклонил голову, поморщившись.

Мы остановились, сбегали в кустики, причем меня ощутимо пошатывало упадок сил!

— Серега! Я гляжу, ты ваще скис! У меня тут, в Октябрьском, подруга живет! Давай-ка зарулим, подлечишься! — Пеклеванный с явной тревогой смотрел на меня, скорчившегося на сидении.

— Саня, водку я больше пить не буду!

— Дурак, при чем здесь водка! Гулька медсестрой в поликлинике работает! Она тебя в момент на ноги поставит!

Октябрьск, небольшой, уютный, зеленый городишко, чем-то неуловимо похожий на мой родной город, открылся нам часа через два.

— Только бы мужик у нее свалил! — вдруг сказал Пеклеванный, что-то подсчитывающий в уме.

— Так твоя медсестра замужем? — усмехнувшись, хрипло спросил я.

— Ну да! — беззаботно кивнул водитель: — Мужик ее по месяцу на полуостров Ямал летает, нефтяник он, вахтовик! Ну, я как эти места проезжаю, обычно в курсе, на севере он или нет — считать-то легко, месяц четный, месяц не четный… А тут, летом, он отпуск брал, а у них, вахтовиков, которые в Заполярье летают, отпуска не нормальные какие-то месяца по три! Ну, весь график мой и сбился! Поэтому, если что, то просто дальше поедем, нефтяники, Серега, они — народ горячий!

По чудному городу Октябрьску наш «Камаз» довольно долго выписывал кренделя — улицы тут кольцами расходились от центральной площади, и попасть с одной на другую можно было только объехав чуть не полгорода.

Состояние мое становилось все хуже и хуже. Меня здорово знобило, я намотал на себя все, что нашел в кабине из тряпок, но все равно мерз. То и дело в глазах начинали плавать светящиеся точки, какие-то искорки, словно бы движущаяся рамка окоймляло то, что я вижу. Неясные образы ползли ко мне со всех сторон, словно полупрозрачные, гигантские амебы.

В голове метались, подстегиваемые жаром, обрывки мыслей. Я то вспоминал, как падал в снег Судаков на берегу холодного, сейчас уже замерзшего, наверное, Тобола. То мне видилось лицо Бориса, его побелевшие губы, когда он бросал гранату в безвестном лесу недалеко от умирающей смоленской деревеньки Корьево. То вдруг, неожиданно, вспоминалась Зоя, ее холодные, заученные на пять с плюсом ласки.

Временами мне начинало казаться, что мы едем на «Камазе» не по городским улицам, а по подземным тоннелям, по которым мы с Борисом блуждали во время поисков мифической «базы» — наверняка Паганель подставил нас тогда, уверенный, что с нами расправятся сектанты-сатанисты…

Потом я мысленно представил в голове образ Николеньки, и тут меня молнией прошила догатка — я же наверняка отравлен! Симптомы те же! Высокая температура, галлюцинации! Яд с ножа Судакова все же каким-то образом попал в мой организм! Все, мне хана!

Я от злости и отчаяния заскрипел зубами, бессильно откидываясь на сидение. Пеклеванный тревожно скосил на меня глаза:

— Серега, минут десять еще! Потерпи, щас приедем!

Я хотел было сказать ему о своей роковой догадке, но потом что-то удержало меня, и я, безучастный ко всему на свете, молча трясся на черном кожазаменителе, и почему-то в эти минуты мне было жалко не себя, не своих родителей, друзей, нет, переживал я главным образом за Катерину — вот уж для кого моя смерть точно будет ударом!

Пеклеванный остановил машину перед новой девятиэтажкой на окраине города. Просигналив несколько раз, каким-то особым, хитрым способом, он высунулся из кабины, вглядываясь в окна.

— Порядок! Путь свободен! Давай, Серега, пошли!

Я, с трудом переставляя ноги, выбрался из «Камаза», и поддерживаемый водителем, заковылял к подъезду.

Гуля, невысокая, мне по плечо, черненькая девушка с короткими, подстриженными «под мальчика», волосами, встретила нас очень радушно. Чмокнув Пеклеванного в щеку, она отправила водителя мыть руки, а сама занялась мною. Я к тому времени, ослабев от подъема пешком на седьмой этаж, еле держался на ногах.