Начиная злиться, он потянул за край очередную бумажную гармошку. Какого черта, в самом деле! У него под началом работают десятки грамотных инженеров-строителей, так почему он должен лично копаться в этой макулатуре, теряя свое драгоценное время?! Но если бы таинственный отправитель считал, что содержимое этих папок можно показывать кому угодно, он не стал бы обращаться лично к Сев-руку. Да еще и анонимно…

А вдруг это какой-нибудь чокнутый, подумал Севрук с тоской. Маньяк, изобретатель-одиночка, выживший из ума архитектор, полагающий себя непризнанным гением… Что тогда?

В голове у него что-то отчетливо щелкнуло. Сев-рук готов был поклясться, что слышал металлический щелчок, с которым становится на место соскочившая пружина. Он зажмурился.

Архитектор… Одиночка… Архитектор-одиночка, непризнанный гений…

Он осторожно открыл глаза и опустил их на склейку, которую только что развернул. Здесь, по крайней мере, было что-то более или менее понятное. Тонкие линии чертежа складывались в нечто вроде рисунка, эскиза или как это там у них называется – короче, во что-то осмысленное и, более того, смутно знакомое.

Стиснув зубы, чтобы прогнать ощущение стремительного падения в бездонную пропасть, Севрук перевел взгляд в правый нижний угол чертежа – туда, где размещался обведенный чем-то вроде рамочки скудный текст, который, как он помнил еще со школьной скамьи, у инженеров и архитекторов называется легендой. Сделанная аккуратным чертежным шрифтом надпись развеяла последние сомнения.

Севрук понял, что погиб, причем так же верно, как если бы в бандероли действительно оказался пластит, тротил или даже ядерное взрывное устройство. На столе перед ним лежала копия конкурсного проекта торгового центра – того самого, который сейчас возводился на берегу Москвы-реки под его руководством. И не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, что находится во второй папке…

Трясущимся пальцем он изо всех сил вдавил клавишу селектора и сказал в микрофон сдавленным от сдерживаемой ярости голосом:

– Катя… Найди мне эту сволочь. Что? Караваева, я сказал! Срочно! Пусть бросает все и едет сюда! Да, прямо ко мне. И никого сюда не пускай. Отмени все совещания, все встречи – все, ты меня поняла? И найди мне Караваева!

Он отключил селектор, залпом допил остывший кофе, закурил еще одну сигарету и стал мрачно смотреть на лежавший на столе проект.

– Ну, – сказал пожилой хирург, хищно блестя стеклами очков в беспощадном свете мощной бестеневой лампы, – и как же вас угораздило, позвольте узнать? Вы хотя бы понимаете, что о ранениях, подобных вашему, я обязан сообщать в милицию?

– Вот еще, – проворчал Юрий. – Милиции, наверное, больше делать нечего. Я же вам говорю – случайно. Оступился, потерял равновесие и въехал спиной в застекленную дверь. Глупо получилось, конечно, но что же теперь поделаешь?

– Тц-тц-тц, – поцокал языком хирург. – Действительно, что поделаешь? Со своей стороны я могу только обработать и зашить порез, а вы.., вы могли потверже держаться на ногах. Судя по обилию отметин на вашей спине и груди, вы очень часто.., гм.., оступаетесь.

– Бывает, – не вдаваясь в подробности, согласился Юрий. Ему очень хотелось, чтобы все это поскорее закончилось и можно было бы наконец пойти спать. Ему казалось, что он не спал, по меньшей мере, неделю. Старею, наверное, подумал он и вздрогнул, когда длинного и глубокого пореза на правой лопатке коснулось что-то мокрое и холодное.

– Но-но! – как на лошадь, прикрикнул на него хирург. – Не дергайтесь! Это только перекись. Интересно, что вы запоете, когда я начну шить.

– Это черт знает что, – доверительно сказал ему Юрий, стараясь не смотреть по сторонам. – Двадцать первый век на дворе, а у вас все вручную – и режете вручную, и шьете… Нашли бы себе спонсора, он бы вам швейную машинку купил – “Зингер” или хотя бы “Чайку”… С ножным приводом.

Врач вдруг зашел к нему спереди, оттянул пальцем в резиновой перчатке край марлевой маски, подозрительно потянул носом, а потом бесцеремонно осмотрел руки Юрия – сначала правую, потом левую, обращая особое внимание на локтевые сгибы и запястья.

– Зря теряете время, – сказал ему Юрий, сообразив, в чем дело. – Я ширяюсь в пах и в бедренную артерию. И насчет шрамов вы правильно подметили. Я нарочно себя режу, а потом посыпаю порезы кокаином – чтобы, значит, сразу в кровь…

– Трепач, – успокаиваясь буквально на глазах, проворчал хирург. – Только вы напрасно стараетесь: тратить на вас наркоз я не намерен. Бывают, знаете ли, люди, которым он нужнее, чем вам. Так что я не стану затыкать ваш фонтан с помощью общей анестезии, как бы мне этого ни хотелось. Придется нам обоим потерпеть.

Молоденькая сестричка, которая возилась в углу у стола с инструментами, громко хихикнула. Врач строго сверкнул в ее сторону очками, но промолчал. Юрий покосился на него через плечо, увидел в обтянутой резиновой перчаткой руке кривую хирургическую иглу и отвернулся. Ничего нового и занимательного ему не предстояло.

…Светлов встретил его на условленном месте и с ходу запрыгнул на переднее сиденье. Юрий чуть было не выкинул его обратно на дорогу, приняв за уличного наркомана: журналист был одет и причесан соответствующим образом. На плечах у него, как на вешалке, болталась слишком просторная для него кожаная куртка-“косуха”, тяжелая от заклепок, “молний” и прочего железа, из-под джинсового кепи с длинным козырьком во все стороны торчали засаленные пряди волос, таких грязных, что они почти утратили природную кучерявость; знакомый Юрию растянутый свитер сейчас казался растянутым еще больше, а джинсы, в которых щеголял журналист, наводили на мысль о городской свалке. Симпатичное, еще не утратившее юношескую округлость лицо Светлова поразило Юрия ненормальной бледностью, под глазами темнели большие круги неприятного коричневато-фиолетового оттенка, а в зубах дымилась неплотно набитая папироса, распространявшая непривычный запах, памятный Юрию еще с Афганистана: папиросная гильза явно была заряжена анашой.