– Петр Андреевич, это вы?

– Допустим, - сказал Карналь.

– Наверное, проездом?

– Почему же? Две недели уже...

– Но ведь... Но ведь тут солидные люди никогда не бывают... Только такие несерьезные, как этот Князь. Вы только поглядите на него: он увивается за мной еще с рассвета. А те двое купаются даже в темноте. После двенадцати ночи приходят сюда, чтобы спрятаться в воде. Утони кто-нибудь из них, мы и не узнаем. Я здесь уже три дня. Если бы знала, что вы тоже здесь...

– Я случайно...
– словно оправдываясь, проговорил Карналь, ощущая странную неловкость и перед тем, кого Анастасия назвала Князем, и перед мотористом, который перестал ковыряться в моторе и заинтересованно поднял голову, и перед теми двумя толстячками, тоже приглядывавшимися, с кем это разговорилась их приятельница.

Он хотел свести все происшествие к шутке, небрежно махнув рукой, сказать Анастасии и ее друзьям, чтобы они не обращали на него внимания, потому что он, мол, только мимоидущий, был - и нет, пришел и прошел, можно вообще считать, будто его и не было тут вовсе, и пусть они спокойно себе едут, куда собрались, или купаются дальше, или еще там что, но на шутливый тон надо было попасть сразу, с первых слов, а Карналь увяз в банальщине, пустился в объяснения, опасно задержался возле Анастасии, и пришлось поэтому знакомиться с молодым грузином, которого в шутку называли Князем, с мотористом, который по неписаному обычаю и нерушимым законам Черного моря не мог называться иначе, чем Жора, а тем временем из воды вылезли двое толстых и тоже бросились к Карналевой руке, так, словно он был если и не папа римский, то по меньшей мере какой-нибудь экзарх. Девушка получила от родителей имя Вера, но тут ее звали Вероника Глобус, потому что была и впрямь кругла, как глобус, а "Вероника" добавлялось для экзотики; парень носил прозвище "Костя Бегемотик", - на настоящего бегемота он не тянул по размерам, так сказать, общим видом, зато по ширине всех частей своего тела, включая и лицо, совершенно мог бы тягаться с водолюбивым жителем Центральной Африки. Спасало Карналя лишь то, что Анастасия не называла ни его фамилии, ни званий и должностей, просто отрекомендовала:

– Петр Андреевич.

Ну, а людей с таким именем и отчеством только в европейской части Советского Союза можно найти тысячи. Но тут молодой грузин, которого звали Князем и который ничего общего с этими бывшими эксплуататорами, как он заявил, никогда не имел, а кроме того, хотя тут и считали его типичным представителем своего народа, к сожалению, ее мог быть до конца именно типичным представителем, поскольку не умел делать того, что умеет (по крайней мере, таково общепринятое мнение) каждый грузин: жарить шашлык, и не просто жарить, а со знанием всех тайн, с артистизмом и изысканностью, Князь показал на большую, обмотанную виниловой пленкой кастрюлю в катере, беспомощно развел руками. Вероника Глобус и Костя Бегемотик с их аппетитами где-то добыли целого барана, залили его еще с вечера вином, теперь надеются, что он, то есть Князь, накормит их в Разбойничьей бухте грузинским шашлыком.

– А вы не умеете готовить шашлыки?
– ласково спросил Князь у Карналя.

Вопрос был так неожидан, что Карналь ничего иного не придумал, как сказать правду:

– Собственно, я не могу считать себя специалистом... Но вообще готовить умею все...

– Поедемте с нами!
– радостно закричал Князь.

И тогда уже и Анастасия, которая тактично молчала до сих пор, все же помня условную межу, отделявшую ее от академика, как-то незаметно отступила от Князя, очутилась возле Карналя и тихо сказала:

– А в самом деле, Петр Андреевич? Тут же такая скука...

– Ошибаетесь!
– резко ответил ей Карналь, сразу приведя в боевую готовность все защитные силы своей неприкосновенности.
– Я не знаю, что это такое - скука...

– Простите, я не так выразилась. К вам это слово действительно... никак... Но там, в бухте, такая красота... Я уже здесь в третий раз...

– Могу вам позавидовать, - буркнул Карналь.

– Так не поедете? Хотя я не имею никакого права вот так к вам... И никто... Ведь вы себе не принадлежите...

Он решил быть хотя бы немного мягче после этого наивного "себе не принадлежите".

– Я приду встречать вас, когда вы вернетесь. Это будет перед заходом или после захода солнца?

– А может, - Анастасия заколебалась, сказать ли ему то, что вертелось на языке, глянула на Карналя почти умоляюще, - может, мне тоже не ехать?..

– Ну, вы же собрались. И ваши товарищи...

– Это просто знакомые. Каждый год новые. Каждый раз случайные. Но я все же, наверное, поеду... А вы и вправду приходите, если захочется. Мы к ужину вернемся. Я выброшу для вас на катере белый флаг...

Она блеснула глазами, снова стала той дерзкой журналисткой, которая когда-то ворвалась в его святая святых, и он с удовольствием отметил, что именно такой она ему как будто нравится иди что-то в этом роде. Потому что напоминает... напоминает... боялся сознаться сам себе, но было в Анастасии нечто неуловимое от Айгюль. Как это могло случиться, откуда передалось - или опять же врожденные свойства, картезианство, мистика и чертовщина? Карналь слабо, обессиленно улыбнулся.

– Мы еще встретимся. Считайте, что это и не обещание, а словно бы соглашение... А пока счастливого плавания!

Не стал ждать, пока они отплывут от берега, чуть ссутулившись, пошел дальше, галька шуршала у него под резиновыми вьетнамками, а казалось: по душе.

Не оглянулся, не замедлил шага, не сворачивая, прошел по набережной, зашагал по центральной аллее, ведущей к домику дирекции, перед которым садовницы ежедневно меняли на клумбе горшочки с заранее высаженными цветами для своеобразного цветочного календаря. Было двенадцатое сентября, пора ветров, солнце уже пошло на спад, а тут, на юге, еще припекало. Полдень года, полдень века, одни полудни для него, после которых солнце уже не поднимается, а только падает и падает неудержимо, как ни подставляй под него плечи, каких современных атлантов ни выдумывай.