– С чего ты взял?

– А чего мне не брать, если вчера вечером после прогулки он велел Поктии отстать и точно разузнать, кто сейчас сидит в карцерах и поскольку человек в каждом. Зачем бы это ему понадобилось, скажи на милость? Ладно, из Даты твоего клещами не выдерешь, но ведь и другой догадаться может, и слух змеей поползет, дело ясное.

В конце концов мы с Класионом решили сообщить комитету о своих соображениях.

Нужно ли говорить, какую реакцию вызвало наше сообщение. Когда отхлынула первая волна ошеломления, мы принялись размышлять, годится ли эта ситуация как повод для восстания или нет и как нам быть?

– Если дело ограничится сплетнями, слухами и пересудами о намерениях Коца, то для взрыва этот повод совершенно недостаточен,– категорически заявил Класион.

– С этим я согласен,– поддержал его Фома Комодов.

– Что же будет достаточным поводом? – спросил Петр Андращук.

Каждый из нас понимал, что взрыв может состояться, если эта мерзость и вправду произойдет или произойдет другое столь же гнусное безобразие. Но кто мог решиться принести в жертву товарища, соратника, даже постороннего человека?

– Революция штука чистая, здесь грязь не пойдет,– сказал Амбо, и все почувствовали облегчение, оттого что должное сказано.

– Что правда, то правда, Амбо, друг мой,– откликнулся Класион,– но революция – это борьба, а борьба требует жертв, потерь, и когда вопрос касается бунта...

– Покороче! – прервал его Амбо.

Класион запнулся. Фома и Амбо по-прежнему смотрели ему в глаза. Дата Туташхиа, слушавший нас полулежа, выпрямился и тоже уставился на Класиона. Остальные сидели опустив головы. Я переводил взгляд с одного на другого.

– Это должно произойти... если вы хотите поднять бунт, непременно должно! – твердо сказал Класион.– Все вы думаете так же, но боитесь сказать вслух.

Теперь на Класиона смотрели все, но ни в одном взгляде не было отрицания или осуждения. Нет, в глазах каждого читалось одно: пропадет верный повод к восстанию, но идти на это нельзя!!!

Дата Туташхиа, вытащиз бумагу и карандаш, быстро набросал две страницы, большое по тюремным масштабам письмо, смял его в крохотный комок, перетянул ниткой и передал Поктии:

– В камере каторжан сидит Гоги Цуладзе, одноногий, я тебе его показывал. Передашь ему. Мне туда подходить нельзя, Запомни: письмо ни в коем случае не должно попасть в чужие руки!

Камера каторжан находилась на нашем этаже. Поктиа мог передать это письмо, идя на прогулку или обратно. Особой трудности это не представляло.

Скоро позвали на прогулку, и мы вышли.

В прогулочном дворе случилось то, что, на мой взгляд, и обусловило все дальнейшее. Из-за стены кто-то перекинул к нам привязанную к камешку записку. Один из шоблы поймал ее и, конечно, отдал Спарапету. Спарапет был патриарх воров, знаменитый преступник, великий мастер своего дела. Было ему лет тридцать пять. Он снял с записки нитку, развернул ее, прочел и сунул в карман. Походив немного, он подошел к Фоме Комодову:

– Фома-джан, тут сейчас подбросили... не нам, написано – Сычу... Но там такие дела... может быть, тебе раньше прочесть? Возьмешь или Сычу отдать?

– Кому бросили, тому и отдай!

– Да? – Спарапет колебался. – Ну, да как скажешь.

– Дата!– окликнул Фома.

Туташхиа подошел, прочел записку и протянул ее Фоме:

– Это почерк Бикентия Иалканндзе. Фельдшера. Он мой кунак!

В несколько минут записка обошла всех членов комитета. В ней говорилось, что Коц собирается использовать против агитаторов компанию Дардака. Первый раз это должно произойти в смену Моськи послезавтра ночью.

Мне сразу показалось, что записка инспирирована Класио-ном.

– Я останусь повидать Бикентия,– сказал Дата, сунул надзирателю рублевку и направился к больнице.

Все мы вдоволь накочевались по тюрьмам и ссылкам, но то, что было в записке, оказалось тяжким грузом даже для нервов Фомы Комодова. Никогда в жизни я не чувствовал себя так погано. Как вам сказать... будто окунули тебя в нечистоты и запретили вымыться...

Дата не принес ничего нового, кроме того, что Бикентий назвал ему первоисточник этой новости – начальника больницы, военного врача Щелкунова. Но зачем понадобилось жандарму поверять Бикентию государственную тайну?!

Лишь к рассвету мы перестали шептаться.

– Что же нам предпринять, чтобы предупредить злодеяние?– поставил вопрос Фома Комодов.

– Есть в каждой камере хотя бы по одному нашему человеку?– спросил Эзиз Челидзе. – Оповестим всех. Заставим кричать всю тюрьму и принудим администрацию отказаться от намерения. Жандармы, известно, боятся шума...

– И дардаковской компании надо передать: если они пойдут на эту мерзость, пусть не попадаются нам в руки – перебьем всех поодиночке – и виноватых, и не виноватых,– добавил Андро Чанеишвили.