Я смотрел, как Фариа подносит нож к моей побелевшей вздувшейся кисти, вдобавок казавшейся мне чужой, – кисти трупа из анатомического музея. За мгновение до того как тупое лезвие разодрало кожу, «жучок» выскользнул из-под него и спрятался в ладони. Я вцепился левой рукой в поврежденное запястье, зажимая рану и одновременно пытаясь покончить с этим дурацким родео.

Фариа поймал пальцами шарик, застрявший там, где у меня на ладони прерывается линия жизни и очень близко к ней подходит не слишком ярко выраженная линия ума. Кажется, в хиромантии это место именуется равниной Марса. Сейчас на ней вырос настоящий Эверест. В его подножие Фариа и вонзил свой корявый инструмент, отчего я снова чуть не взвился под самую дырявую крышу. Но мне не дали: все три спасателя-истязателя зафиксировали меня своими дряхлыми мощами, будто собаку на операционном столе, и седовласый хер(ург) сделал свое кроваво-красное дело.

Он извлек на свет черную горошину, из которой торчали в разные стороны две металлические антенны, напоминающие усики, и три пятипалые ручонки. Четвертая оказалась отсечена хлеборезкой, и жалкий обрубок толщиной со спичку еще вяло подергивался. Уцелевшие ручки вцепились в зазубрины на острие ножа…

Что это было – биоробот? Радиомаяк? Психотропный излучатель? Продукт генной инженерии? В любом случае латинос внушал мне теперь не только страх, но и священный трепет.

Кроме маленьких рукообразных конечностей, снабженных острейшими коготками, тварь, возможно, имела аналоги каких-нибудь органов чувств – слишком миниатюрные, чтобы их можно было разглядеть невооруженным оком. Когда Фариа развязал петлю, стягивавшую мое предплечье, из раны на ладони хлынула кровь. Я застонал и без сил откинулся на спину.

– Давай его сюда! – хриплым голосом приказал избавитель.

Обиженный мною старикан открыл клетку и достал оттуда немного успокоившегося голубя. И все равно птица выглядела так, будто побывала в когтях у кошки.

Я пожалел голубя еще больше, когда понял, что ему уготована печальная участь жертвы. Фариа засунул «жучка» в распахнутый клюв и затолкал поглубже. На несколько секунд голубь, казалось, околел со вздувшимся зобом, а потом отчаянно забился в беспощадных руках, словно хотел избежать чего-то худшего и покончить с собой.

Через пару секунд старик отпустил его, и птица взвилась вверх, унося в своем теле колдовскую игрушку. Ее беспорядочный полет напоминал предсмертное порхание ночной бабочки с опаленными крыльями. И все же голубь вырвался на простор и скрылся за краем рваной дыры, в которой плескалась мутная лужа неба…

Я так и не понял, почему четверорукую штуковину из «Маканды» нельзя было попросту уничтожить. Вероятно, это не моего ума дело. Потом вопрос отпал сам собой. Верка открыла рот и задрала вверх голову.

Над трущобами раздался усиливающийся гул вертолетных турбин.

– Время вышло! – объявил Фариа с необъяснимой улыбкой, которая показалась мне злорадно-идиотской. Его беспечальный взгляд не сулил мне ничего хорошего. Примерно с таким же выражением экспериментатор сообщает обезьяне, что ее решено усыпить в интересах науки.

Я не стал выяснять почему, зачем, кто виноват и что делать. Схватил валявшуюся тут же одежду «с кладбища» и начал одеваться, перевыполняя все армейские нормативы. Натянул попиленный «райфл» со следами менструаций в мотне и кирзовые сапоги с обрезанными голенищами. На животе джинсы так и не сошлись – пуговица осталась расстегнутой. Пиджак я надел по-Бендеровски, то есть прямо на голое тело, а поверх него – просторное и длинное черное пальто, скрывавшее до поры до времени все недостатки туалета. При этом я отдавал себе отчет, что в таком прикиде меня не пустят не то что в кабак, но, возможно, даже на благотворительный обед для бедных законопослушных пенсионеров…

И все равно я не успел. Над домом завис «Ми-2» – старая рухлядь с анахронизмами в виде пятиконечных звезд на фюзеляже и невразумительными надписями на хвостовой балке. Зато торчавшие из него стволы были вполне вразумительны. Настолько вразумительны, что, опустив взгляд, я не обнаружил в своем окружении ни главврача Фариа, ни ханыги-бутылочника, ни медсестры Верки-Беатриче.

Я что есть силы дернул из кухни, но меня отсекли от коридора невидимой свинцовой занавесочкой. Пули застучали по ванне и взвизгнули, срикошетив. Сверху посыпались трухлявые щепки и куски проржавевшего кровельного железа. Мышеловка наполнилась едкой взвесью пыли, от которой першило в горле и становилось больно глазу.

Я на секунду растерялся, заметался, пытаясь найти укрытие, потом сообразил, что прятаться надо именно под ванной. Она была единственным предметом в кухне, который выглядел пуленепробиваемым, если не считать кирпичных стен.

До ванны я добрался почти на ощупь. Тут я засучил ногами, отодвигая тлеющие угли костра, после чего забился в щель шириной не более двадцати сантиметров. Туда поместился даже мой живот – очень уж мне хотелось пожить еще немного.

Головешки задымили под дождем – я невольно поставил дымовую завесу, в которой сам же начал задыхаться. Но парни, сидевшие в вертолете, выполняли элементарную задачу: они продолжали тупо поливать свинцом пятачок размерами четыре на четыре метра.

Я услышал, как с грохотом рухнула раковина; потом отколовшийся кусок перекрытия угодил в ванну, и на меня выплеснулось литров шесть воды. Табурет превратился в горку щепок. В приступе неудержимого кашля я мало что соображал, и вдобавок обзор был крайне ограничен.

Вертолет кружил над домом – металлический зомби, мертвое чудовище, взятое напрокат на ближайшем кладбище списанной техники. Его винты злобно рубили в клочки воздух, а сам он, казалось, выбирал, куда бы рухнуть – на сей раз окончательно и бесповоротно. Я не удивился бы, если бы он рухнул прямо на дом – это был самый надежный способ отправить меня на тот свет.