Алек покачал головой. Он не хотел этого тогда, но сейчас… пропади пропадом эти зеленые глаза.

И к тому же, в довершение этого сумасшествия, именно Джинни, упрямая извращенная девчонка, не выносила самой мысли о доме и очаге, о муже, который станет ее хозяином и будет отдавать приказы. Нет, Джинни желала оставаться свободной, только маленькая дурочка вовсе не была свободной, любой, у кого сохранилась хоть капля разума, мог видеть это. Джинни хотела создавать, строить, творить, путешествовать и видеть то, о чем большинство людей могло лишь мечтать.

Это просто неправильно! И не естественный порядок вещей, а вздор и бессмыслица! Именно женщина должна приручать мужчину, не наоборот! И Алек, к его величайшему сожалению, постоянно представлял себя в гостиной, рядом с Джинни — видел, как они беседуют, спорят… о да, непрерывно спорят… а потом любят друг друга, видел их общих детей и жизнь на одном месте, в доме, согретом теплом их любви, жизнь, которая приобретет новые смысл и значение, жизнь, в которой появятся друзья и связи, слишком дорогие, чтобы легко порвать с ними.

Алек услышал, как дверь спальни тихо открылась, но не повернул головы, просто смотрел перед собой и выжидал, чувствуя, как колотится сердце, как напряглось тело от предвкушения неизбежного.

— Алек.

— Джинни… ты пришла… Я надеялся…

— Да. Я увидела… вы не можете взглянуть на меня?

Алек повернул голову на подушке и улыбнулся ей. Джинни была в сорочке из белого полотна, неимоверно широкой, доходившей до пола, с высоким воротом.

— Ты выглядишь словно девственница-весталка. Правда, довольно долго пожившая на свете весталка, но кто я такой, чтобы жаловаться?

Джинни поняла, что он шутит, но слишком нервничала, чтобы улыбнуться. Все это время она убеждала себя, что ей самое место в Бедламе, но, несмотря ни на что, была настроена крайне решительно. И сворачивать с избранного пути не желала. Алек не останется в Балтиморе, не такой он человек. Скоро он уедет, и Джинни потеряет последний шанс узнать о том, как на самом деле бывает между мужчиной и женщиной. Вряд ли еще какой-нибудь мужчина, кроме Алека, захочет взглянуть на нее.

— Весь вечер ты избегала меня и так и не сказала о своем решении. Я рад, что ты решила лично сообщить мне о нем.

— Хочу, чтобы вы любили меня… сегодня.

— А… я уже подумал, что ты, возможно, попросишь принести чашку чая, — хмыкнул Алек, но, увидев ее полубезумные, расширенные глаза, мгновенно стал серьезным и чуть-чуть приподнял одеяло: — Иди сюда, Джинни.

Он был совершенно обнажен, и великолепная мужская плоть затвердела, набухла и подрагивала в ожидании.

Джинни медленно подошла к кровати, остановилась и провела языком по внезапно пересохшим губам:

— Алек, могу я увидеть вас?

— То есть мое тело?

— Да. Я никогда раньше не видела мужчин… вот так…

— Хочешь, чтобы я встал и прошелся перед тобой, или предоставим вещам идти естественным путем?

— Что значит «естественным путем»?

— Подойди ближе, и поговорим об этом.

Джинни взглянула на приподнятое одеяло, зная, что, если ляжет с ним в постель, все будет кончено.

— Хотите, чтобы я сняла сорочку?

Она явно напугана до смерти.

— Пока нет. Всему свое время. Подойди ко мне, Джинни.

Чувствуя, как дрожат руки, Джинни молча уставилась на кровать, не двигаясь с места.

— Может, хочешь посидеть рядом?

Алек опустил одеяло и приглашающе похлопал по матрацу.

— Мы могли бы поговорить… скажем, о константинопольских гаремах, о том, как мусульманские женщины закрывают тело и лицо, когда показываются на людях.

Он явно развлекался, веселился от души, и голос звучал так снисходительно-покровительственно, что Джинни мгновенно страстно захотелось осадить его, найти подходящий едкий ответ, в конце концов, хотя бы фыркнуть.

Но вместо этого она села рядом, чинно сложив руки на коленях, босые ноги не доставали до пола. В этот момент Джинни чувствовала себя ребенком и, что того хуже, дурочкой. Совершенно потеряла рассудок, способность мыслить, и… все это в надежде стать женщиной.

— Не желаю говорить о подобных вещах.

— Тогда что ты можешь предложить?

Джинни, подняв голову, взглянула Алеку в глаза:

— Вы в самом деле отмените пари, если я не отдамся вам?

— Конечно, ведь я уже сказал, не так ли?