Эрни вытащил из багажника две из четырех дорожные сумки и, ставя их на землю, украдкой бросил взгляд на часы: заход солнца приблизился на пять минут.

— Как бы то ни было, я рада за нее, — вздохнула Фэй.

— И я тоже, — поддержал ее Эрни, доставая из багажника оставшиеся вещи.

— И я тоже! — передразнила его Фэй, поднимая две самые легкие сумки. — Не морочь мне голову, ты, добрый увалень. Я-то знаю, что ты переживаешь за нее, как за собственную дочь. Я заметила в аэропорту, как ты млел, глядя на преобразившуюся Сэнди.

— Есть какой-нибудь медицинский термин для такого рода сердечных волнений? — таща за ней тяжелые сумки, поинтересовался Эрни.

— Конечно: кардиорастворение, — рассмеялась Фэй. Эрни тоже расхохотался, забыв о снедающей его тревоге. Фэй умела рассмешить его именно тогда, когда он в этом нуждался. Как только они войдут в дом, он обнимет ее, расцелует и доставит прямиком наверх, в спальню — самое верное средство против засевшего в нем страха.

Фэй поставила сумки возле двери в контору и достала из своей сумочки ключи.

Когда стало ясно, что Эрни выздоравливает, Фэй решила остаться в Милуоки, так что все то время, пока они гостили у детей, мотель был закрыт. Теперь им предстояло открыть его, включить отопление и навести в доме порядок.

«Да, дел хватает, — с улыбкой подумал Эрни, — но не помешает сперва слегка размяться в горизонтальном положении».

Он стоял за спиной Фэй, пока та вставляла ключ в замок, и она, к счастью, не видела, как ее муж изменился в лице, когда небо затянуло тучами, и взглянул на часы, а потом на восток, откуда приближалась ночь.

«Все будет хорошо, — подумал он. — Ведь я вылечился».

На шоссе: из Рино в округ Элко

После необыкновенного происшествия во вторник в доме Ломака, когда сонмище бумажных лун кружилось вокруг него, Доминик Корвейсис провел в Рино еще несколько дней. Во время своей предыдущей поездки из Портленда в Маунтин-Вью он задержался в этом городке, собирая материал для книги об азартных играх, и теперь, восстанавливая детали того путешествия, решил пробыть здесь до пятницы.

Доминик бродил по казино, наблюдая за игроками. Среди них были молодые парочки и пенсионеры, милые девушки и пожилые женщины, ковбои с обветренными лицами и холеные богачи, секретарши и водители грузовиков, военные и врачи, отсидевшие срок уголовники и полицейские на отдыхе, живчики и сони, в общем, представители всех слоев общества, объединенные общей надеждой и жаждой испытать судьбу в самой демократической сфере бизнеса в мире.

Как и в прошлый раз, Доминик играл лишь ради того, чтобы не выпадать из общей картины, потому что главной его задачей было наблюдение. После натиска бумажных лун у него появились основания полагать, что именно в Рино его жизнь переменилась раз и навсегда и именно здесь он отыщет ключ к запертым на замок воспоминаниям. Люди вокруг него смеялись, оживленно разговаривали, ворчали, сетуя на невезение, возбужденно кричали, бросая кости, а Доминик оставался хладнокровным и настороженным, не увлекаясь игрой и не поддаваясь ажиотажу, сосредоточившись на поиске ключа к разгадке таинственных событий в забытом прошлом.

Однако поиски остались безрезультатными.

Каждый вечер он звонил в Лагуна-Бич Паркеру Фейну, надеясь, что пришла весточка от неизвестного корреспондента.

Но никаких новостей не было.

Каждую ночь, засыпая, он думал о природе невероятного танца бумажных лун и пытался найти объяснение красным кругам на ладонях, которые заметил, стоя на коленях в гостиной Ломака. Однако ничего путного в голову не приходило.

Его тяга к успокаивающим лекарствам постепенно проходила, зато Луна снилась все чаще. Каждую ночь он пытался во сне освободиться от веревки, которой привязывал себя к кровати.

Не сомневаясь, что разгадка ночных кошмаров и лунатизма кроется в Рино, Доминик решил все же не менять своих планов и съездить в Маунтин-Вью, а потом, если и там его не посетит откровение, вернуться в Рино.

Позапрошлым летом он отбыл из гостиницы 6 июля, в пятницу, в половине одиннадцатого, тотчас же после раннего ленча. И поэтому, следуя тому же расписанию, он в субботу 11 января тоже выехал в направлении невадской пустыни в десять сорок утра, держа путь на городок Уиннемака.

Необъятные пустынные просторы мало изменились за минувшие тысячелетия. Магистраль и линия электропередачи — часто единственные признаки цивилизации — пролегли по маршруту, когда-то называемому Тропой Гумбольдта, среди бесплодной равнины и поросших кустарником холмов, окруженных неприветливым, но поразительно красивым диким миром полыни, песка, известняка, высохших озер, застывшей лавы и далеких гор. Отвесные утесы блестели жилками соли, кварца, буры и серы, отливая на солнце охрой, умброй и янтарем. К северу от впадины Губмольдта, где река Гумбольдт исчезает в земле, текли и другие реки и ручьи, но здесь, в этом сиротливом уголке природы, глаз радовали только редкие оазисы в долинах с их сочной травой, хлопчатником и ивами: жизнь теплилась там, где была вода.