— Еще один пролет, — подбадривающе сказала она.

Пытаясь преодолеть более значительное расстояние, прежде чем боль перекинется из ноги в мозг, он с удивлением для себя предпринял скоростной рывок: прошел десять ступеней так быстро, как мог. Боль стала невыносимой. Он вынужден был приостановиться, замедлить движение.

Боллинджер постоял на площадке, прислушиваясь к звукам на южной лестнице. Ничего. Он перегнулся через перила. Прищурившись, он пытался увидеть что-то через слои темноты, которые заполняли пространство между лестничными площадками. Ничего.

Он вернулся в коридор и побежал к северному выходу.

Билли свернул в переулок. Его автомобиль оставил первые следы на выпавшем снегу.

Внутренний служебный двор, двенадцать метров в длину и шесть в ширину, располагался позади «Бовертон билдинг». Во двор выходило четыре двери. Большая зеленая дверь вела в гараж, откуда в офисы доставляли мебель и другие крупногабаритные предметы, которые по размерам не проходили через центральный вход. Над зеленой дверью горела люминесцентная лампа, освещая ярким светом каменные стены, ряды мусорных контейнеров, которые вывозят по утрам, и снег; тени были резко очерчены.

Боллинджера нигде не было видно. Билли припарковал автомобиль во дворе, готовый выехать оттуда при первом признаке опасности. Он погасил фары, но оставил работать двигатель. Он приоткрыл свое окно всего на несколько сантиметров, чтобы стекло не запотевало.

Билли посмотрел на часы — 22.02. На улице кружились хлопья легкого снега. Во дворе, где не было ветра, снег лежал относительно спокойно.

Ночью дежурные машины осуществляли патрулирование слабо освещенных дальних улиц, таких, как эта, в поисках квартирных воров с наполовину наполненными фургонами; грабителей с полураздетыми жертвами; насильников с полупокоренными женщинами. Но не сегодня. Не в такую погоду. Городские патрули будут заняты в других местах. Будут наводить порядок после обычных для такой плохой погоды автомобильных аварий. Около трети патрульных машин из вечерней смены скроется в излюбленных укрытиях, в парке или возле тротуаров; полицейские будут пить кофе или в некоторых случаях что-нибудь покрепче и болтать о спорте и женщинах, готовые приступить к работе, если по рации дежурный их заставит. Билли снова взглянул на часы — 22.04.

Он будет ждать ровно двадцать шесть минут. Ни одной минуты меньше, и конечно, не больше. Именно это он обещал Дуайту.

Снова Боллинджер побежал к лифтовой шахте, как только услышал звук захлопнувшейся там двери.

Он облокотился на перила, посмотрел вниз. Ничего, кроме других перил, других платформ, других лампочек и темноты. Харрис и его женщина исчезли.

Боллинджер устал играть с ними в прятки, устал, бегая от одного выхода к другому, к шахте и обратно. Он сильно вспотел. Под пальто его рубашка прилипла к телу. Он оставил платформу и пошел к лифту, включил его ключом и нажал на кнопку с надписью «Вестибюль».

Внизу он снял свое тяжелое пальто и положил его около двери лифта. Пот заливал ему шею, стекал по груди. Он не стал снимать перчатки. Тыльной стороной левой руки, а затем рукавом рубашки он вытер пот со лба. Он прислонился к мраморной стене в конце помещения, куда выходили двери четырех лифтов, чтобы его не могли увидеть с улицы через стеклянные двери. Из этого укрытия ему были видны две белые двери: одна в северном, другая — в южном конце вестибюля. Это были выходы с пожарных лестниц. Когда Харрис и женщина появятся в одном из них, он выбьет их проклятые мозги. Еще как выбьет! С удовольствием.

Ковыляя по коридору сорокового этажа к свету, который шел из открытой двери приемной издательства Харриса, Грэхем увидел ящик пожарной сигнализации. Это был ящик около двадцати сантиметров высотой, вмонтированный внутрь на одном уровне со стеной. Металлическая оправа была выкрашена в красный цвет и закрыта стеклом.

Он удивился, почему это не пришло ему в голову раньше.

Конни шла впереди, потом увидела, что он остановился:

— Что случилось?

— Посмотри сюда.

Она вернулась назад.

— Если мы включим, — сказал Грэхем, — сюда придут охранники снизу.

— Если они, конечно, живы.

— Даже если они убиты, сигнал тревоги одновременно поступит в пожарное отделение. Так или иначе это помешает Боллинджеру.

— Он не захочет скрыться, когда услышит сигнализацию. Ведь мы знаем его имя. Он может подняться, убить нас и незаметно затеряться среди пожарных.

— Может, — согласился Грэхем, обеспокоенный мыслью о том, что к ним можно подкрасться по темному коридору, заполненному звенящей сигнализацией.

Они посмотрели через стекло на стальной рычаг тревоги, который мерцал в красном освещении.

Он ощутил надежду как мышечное расслабление, как уменьшение напряжения в плечах, шее, на лице. Впервые за всю ночь у него промелькнула надежда, что они могут спастись.

Затем он вспомнил видение. Выстрел. Кровь. Ему стреляют в спину.

Она сказала:

— Тревога, наверное, будет такой громкой, что мы не услышим его, если он придет за нами.

— Но она на руку и нам, — горячо возразил он. — Он также не сможет услышать нас.