— Облака сошли с лица солнца, мое горе рассеялось, как утренний туман. Эти люди сделали для нас много, очень много. Давайте поблагодарим их, дети мои Мой сын, моя дочь, возьмите «Нит-чи-ки-уэнз» — ваших маленьких братцев. Долина Лепечущих Вод ждет вас.

Большое Перо приехал за детьми и их питомцами, чтобы отвезти их домой, в Долину Лепечущих Вод, в Страну Северо-Западных Ветров.

Как видите, сон Саджо все-таки сбылся.

И вот они распрощались с городом, с его шумом и суетой, с его обитателями. «В конце концов, — подумала Саджо, — здесь такие же люди, как везде, — больше хороших, чем плохих. Даже почти все хорошие, — решила она, — и обо всем этом следует рассказать индейцам».

Они попрощались с Элеком-смотрителем, который так жалел тоскующего бобренка, когда тот сидел в неволе, а теперь так радовался, увидев зверька на свободе; попрощались и с чудаковатым мистером Нельсом, как всегда спокойно улыбавшимся. Он еще долго с удовольствием вспоминал, что подарил радость маленьким настрадавшимся сердцам. И хотя Гитчи Мигуон предлагал ему деньги за Чикени, хозяин сада даже слушать ни о чем не хотел, заявив, что чувствует себя вполне вознагражденным тем удовольствием, которое он испытал от счастливой развязки.

Пэтрик, стойкий сын О'Рейли, проводил их на вокзал и посадил в поезд, а потом рассказывал своим приятелям, как он «обеими руками посадил» своих друзей и как весело улыбался Гитчи Мигуон, когда он, Пэтрик О'Рейли, разговаривал с ними по-индейски. В этом, мне кажется, можно не сомневаться.

Когда поезд двинулся со станции, два маленьких индейца все махали и махали рукой своему новому приятелю, который оказался таким верным другом; он же, Пэтрик О'Рейли, стоял на платформе и высоко держал над головой свой шлем, словно давал сигнал; на обнаженной голове блестела лысина, ее было видно далеко. Расставшись с простодушным ирландцем, Шепиэн нисколько не сомневался в том, что где-то посреди соленого озера, на зеленом острове, живет народ, который носит почетное имя «Бобры».

Когда дети подъезжали к Поселку Пляшущих Кроликов, первый, кого они увидели, был Золотые Кудри. Не успел пароход еще причалить к пристани, как юноша уже был на борту.

Шепиэн сейчас же протянул ему деньги, которые у них остались, а Золотые Кудри решил возвратить их Большим Ножам — они тоже пришли на пристань встретить детей. Тогда один из туристов вышел вперед и произнес небольшую речь. Они очень рады, сказал он, что все сложилось так хорошо; деньги же пусть остаются у миссионера, он может отдать их какому-нибудь бедному индейцу. Гитчи Мигуон поблагодарил всех собравшихся за доброе участие, которое они проявили к детям, и добавил, что надеется, придет и его черед помочь кому-нибудь, как это часто бывает в жизни.

Золотые Кудри сказал детям, что поедет вместе с ними и поживет некоторое время в их краях, среди индейцев.

Скупщик пушнины, который до сих пор стоял где-то позади, вышел вперед и пожал руку Большому Перу и его детям; он тоже сказал, что хочет побывать в их краях, чтобы познакомиться с обычаями индейцев, что необходимо для его работы. Но он ни словом не упомянул, ни за что не желая признаваться, что в благополучной развязке была и его доля помощи. И никто об этом никогда бы не узнал, если бы Золотые Кудри не заметил его поступок на собрании в школе и не рассказал по секрету Большому Перу. Тем временем появились обе Крошки, все начали гладить их и ласкать; они даже согласились устроить состязание в борьбе перед Большими Ножами, хотя, мне кажется, им было безразлично, смотрит ли на них кто-нибудь или нет. И, должно быть, они почувствовали большое облегчение, когда их снова посадили в корзинку, чтобы продолжать путь.

Большое Перо вошел в пострадавшее от пожара каноэ и сел на весла, Шепиэн — за руль. Саджо на этот раз не гребла, она была просто пассажиркой вместе с Чилеви и Чикени, которые вообще еще никогда не работали. Девочка сидела, уткнувшись носом в корзинку, не в силах оторвать глаз от пушистых друзей. Золотые Кудри вместе со скупщиком и несколькими индейцами, односельчанами Большого Пера, заняли место в длинной пироге, тоже сделанной из березовой коры; своим гордо изогнутым носом и кормой эта пирога напоминала боевого коня или испанский корабль.

На первом же волоке навстречу причалившим лодкам вышел старый вождь Ни-Ганик-Або. Он разбил здесь свой лагерь и ждал возвращения детей. Ни-Ганик-Або попросил, чтобы дети подробно рассказали обо всем случившемся. Он слушал очень внимательно, молчаливо, и только в самых напряженных местах рассказа у него вырывались сдержанные восклицания, произносимые глухим, гортанным голосом: «Хох! Хах! Хм!», а в глазах, которые, казалось, все понимали, светился огонек.

Когда рассказ был закончен, Ни-Ганик-Або, подумав немного, сказал, что Саджо и Шепиэн — гордость племени оджибвеев и что их трудные приключения вместе с Маленькими Говорящими Братцами — так он назвал Крошек — будут воспеты в песнях и войдут в историю индейского народа. При этом он взглянул на Чилеви и Чикени и сказал, что теперь и они будут принадлежать к племени и что в памяти народа сохранятся предания о них. Когда он говорил, его мудрое, покрытое морщинами лицо светилось улыбкой, первой улыбкой, которая появилась за много дней. По правде сказать, Ни-Ганик-Або был на вид довольно угрюмым человеком. А затем, подобрав шаль-одеяло у пояса, седовласый вождь выпрямился и, протянув руку к солнцу, сказал:

— Хох! Мино-та-кия! Кэгет! Ки-мино-такия! (Это хорошо! Правда, это очень хорошо!)

И кучка молчаливых индейцев, и Большое Перо, и Золотые Кудри — все подхватили в один голос:

— Мино-та-кия!

Все выглядели такими торжественными и задумчивыми…

Пироги продолжали свой путь в Обисоуэй.

Деревья на берегу, казалось, кивали друг другу и кланялись, а в шорохе веток и листвы так и слышались неясные припевы: «Кэгет-мино-та-кия!» — «Это хорошо!» И черные вороны в воздухе, казалось, тоже вторили: «Мино-та-кия!» Ветер шептался с травой: «Си-и-и-эй, мино-та-кия!» И стремительные воды быстрин, теперь уже спокойные и плавные, переливали в свою журчащую таинственную песнь все тот же напев; и маленькие, танцующие под веслами водовороты при каждом взмахе бормотали: «Мино-та-кия!»