— Почему человек неизвестной внешности явился мешать богослужению в храме? — вопросил Мик, когда изумление вернуло ему дар речи. — Трижды этот святой день был осквернен стопой постороннего, и поневоле возникает сомнение, а не живем ли мы под воздействием сил зла.

— К оружию, люди Виш-Тон-Виша! К оружию и на свою защиту!

Снаружи раздался крик, который, казалось, прокатился по всей долине, а затем тысячный вопль разнесся под сводами леса и словно слился в один враждебный грохот над обреченной деревней. То были звуки, которые слышались слишком часто или слишком часто описывались, чтобы их не понял каждый. Последовала сцена дикой суматохи.

Все мужчины при входе в церковь оставляли свое оружие у дверей, и большинство отважных жителей пограничья устремились туда, чтобы завладеть им. Женщины собрали детей возле себя, и сквозь привычную сдержанность начали прорываться крики ужаса и тревоги.

— Тише! — воскликнул пастор, явно возбужденный до степени, превосходящей человеческие чувства. — Прежде чем мы разойдемся, вознесем голос к нашему небесному Отцу. Молитва будет такой же силы, как если бы тысяча солдат сражалась ради нас!

Суматоха улеглась так внезапно, словно повеление исходило из того места, куда надлежало обратить их молитву. Даже незнакомец, следивший за приготовлениями суровым, но тревожным взглядом, склонил голову и, казалось, от всего сердца присоединился к молитве.

— Боже! — воскликнул Мик, протягивая свои худые руки с ладонями, простертыми высоко над головами паствы. — По твоей воле мы уходим. С твоей помощью врата ада не поглотят нас. Твое милосердие вселяет надежду на небесах и на земле. Ради твоей скинии мы проливали кровь. Ради твоего Слова мы боремся. Сразись за нас, о Царь Царей! Пошли свои небесные легионы нам в помощь, чтобы победная песнь воскурилась фимиамом над твоими алтарями, а ушей врага достигла мерзкая хула. Аминь!

Такая сила была в голосе оратора, такое сверхъестественное спокойствие в тоне и такая огромная вера в поддержку могущественного союзника, которому молились, что эти слова дошли до сердца каждого. В людях не могло не быть силы характера, но высокий и вдохновляющий энтузиазм далеко превосходил ее влияние. Таким вот образом разбуженные зовом чувств, которые никогда не умирали, и руководимые всеми побудительными Жизненными интересами, люди высыпали из храма на защиту личности и домашнего очага и, как они верили, религии и Бога.

Обстоятельства настоятельно потребовали не только подобного рвения, но и всей физической энергии самых решительных из них. Зрелище, представшее их глазам по выходе на открытый воздух, могло привести в ужас воинов более опытных и парализовать усилия людей, менее подверженных влиянию религиозного экстаза.

Темные фигуры мелькали в полях на склонах холмов. И всюду можно было видеть, как вниз по склонам, ведущим к долине, вооруженные дикари неистово мчатся вперед по тропе разрушения и мести. Вслед за ними уже пошли в ход огонь и нож, ибо бревенчатый дом, амбары и отдельно стоящие постройки Рейбена Ринга и некоторых других, живших на краю поселения, выбрасывали клубы густого дыма, среди которых яростно сверкали разветвленные и злобные языки пламени. Но самая большая опасность угрожала вблизи. Длинная цепь жестоких воинов рассыпалась даже по лугам. И в каком бы направлении ни обращался взор, он встречал страшное подтверждение, что деревня полностью окружена превосходящими силами врагов.

— В укрепление! — Закричал кто-то из тех, что были впереди и первыми увидели характер и неизбежность опасности, сами бросившись вперед в направлении укрепленного дома. — В укрепление, а не то мы пропали!

— Стойте! — воскликнул голос, такой непривычный для ушей большинства услыхавших его, но своей силой и твердостью заставлявший повиноваться. — С этим безумным беспорядком мы и вправду пропадем. Пусть капитан Контент Хиткоут придет ко мне на совет.

Несмотря на то, что суматоха и сумятица теперь в самом деле начали страшным образом бушевать вокруг него, спокойное и владеющее собой лицо, наделенное законным и, вероятно, моральным правом приказывать, не утратило своего обычного хладнокровия. По тому, как Контент сперва с большим удивлением смотрел на неизвестного при неожиданном вторжении того в церковную службу, и по взглядам тайного взаимопонимания и признания, которыми они обменялись, было ясно, что они встречались ранее. Но было не время для приветствий или объяснений и не тот случай, чтобы терять даром драгоценные минуты в бесполезных спорах по поводу того или иного мнения.

— Я здесь, — отозвался тот, кого таким образом позвали, — и готов вести людей, куда укажут твое благоразумие и опыт.

— Поговори с людьми и раздели бойцов на три отряда равной силы. Один двинется вперед к лугам и отбросит дикарей, прежде чем они окружат дома за частоколом. Второй будет сопровождать слабых и малых на пути к укрытиям. А с третьим… Но ты знаешь, что бы я сделал с третьим. Поторопись, а не то мы потеряем все из-за медлительности.

Наверно, это было везение, что столь необходимые и неотложные распоряжения были даны человеку, не привыкшему к излишней говорливости. Не выразив ни почтительности, ни несогласия, Контент повиновался. Привыкшие к его авторитету и сознавая критическое положение всего, что было им дорого, мужчины деревни выказали более спорое и действенное повиновение, чем обычно можно встретить у солдат, не знакомых с навыками дисциплины. Боеспособных мужчин быстро разделили на три отряда, состоявших из более чем двух десятков бойцов в каждом. Один, под командой Ибена Дадли, за короткое время продвинулся к лугам в тылу крепости, чтобы остановить вопящий отряд дикарей, уже угрожавший отрезать отступление женщинам и детям, в то время как другой отправился в почти противоположном направлении по улице деревни с целью встретить тех, которые продвигались по южному входу в долину. Третий, и последний, из этих малочисленных, но самоотверженных отрядов остался на месте в ожидании более точных приказов.

В тот момент, когда первое из этих малых подразделений военной силы было готово выступить, перед ним появился священнослужитель с видом, странным образом сочетавшим духовную надежду на цели Провидения и некоторую демонстрацию мирской решимости. В одной руке он нес Библию, воздетую ввысь, как священный стяг своих последователей, а другой воинственно размахивал коротким палашом в доказательство того, как опасно столкнуться с его клинком. Книга была раскрыта, и через короткие промежутки проповедник громким и взволнованным голосом зачитывал те места, на которые случайно падал его взгляд, а разлетавшиеся страницы представляли довольно примечательную мешанину доктринерства и чувства. Но к этим мелким моральным несуразностям и пастор, и его прихожане оставались одинаково равнодушными, ибо их тонкие духовные упражнения породили тенденцию умело примирять все явные расхождения, так же как и приспосабливать самые отвлеченные доктрины к более знакомым жизненным интересам.