Лепесток руля шевельнулся, как широкий плавник, повинуясь на диво легкому ходу румпеля. Ладья тяжко вздохнула и отошла. Весла лягут на воду, когда неспешное течение отнесет огромную лодку Перевозчика ниже лагеря.

Парень в драном комбинезоне и тот, кто назвался в палатке Локо врачом, не ушли вместе с постепенно разбредшейся с пристани толпой, задержались на причале. Они смотрели, как тает, сливаясь с черной поверхностью не знающей бурь Реки, высокая корма судна.

— Кто она тебе? — спросил Листопад. Поправился: — Была тебе. Жена?

— Ему она была жена, — Врач указал на удаляющуюся Ладью.

— Кому?! Перевозчику, что ль?

— Дурак. Антону, которого Харон вместо тебя взял. Почему тебя оставил, а его взял, как думаешь?

— Ага, — соображал Листопад. Неуверенно ухмыльнулся. — Узнает Тоша-Тотоша, кому он там так сильно нужен. Мы лучше погодим.

— Думаешь, лучше? Мучиться неизвестностью так приятно?

— Как кто, я не особо мучаюсь.

— Ты не ответил на вопрос.

— Понятия не имею, чего он меня оставил, а его взял. Слушай, слушай, Врач! Ему танат чего-то такое передал блестящее под самый конец. Вроде зелененькое чего-то такое, не рассмотрел я как следует.

— Ты не подмечал, что танаты с ним каким-то образом могут общаться? Что с ними он, в отличие от тебя или меня, разговаривает?

Листопад наморщил лоб, припоминая.

— А точно! Я с ним подходил сюда до погрузки… Слушай, как ты догадался? Ты вообще кто, откуда? Знакомиться давай, раз так.

— Догадался… Наблюдал, приглядывался, делал выводы. Что же, считай, проводили. Двигаем отсюда.

— Куда? К Локо? Чего это за имя, откуда взялось?

— «Локо» — по-испански «дурачок», «слабоумный».

— Это Локо-то? А по-испански — с какого потолка свалилось?

— Вот и я говорю, сам себе небось выдумал. Что

знал. Как и все остальное. Не туда мы пойдем. Расскажете, что вы там с Гастролером напланировали. — Во даешь, и это знаешь!

…Двадцать пар длинных весел вознеслись над обоими бортами и замерли на мгновение в верхней точке подъема. Медленно и плавно опустились они в черные воды. Ладья вновь тяжело вздохнула, прибавила ход, выворачивая поперек течения.

Курс выбирал и держал не Харон. Он лишь послушно вел румпель, тянул его, выглаженный ладонями и локтями предыдущих Харонов. Отчасти, быть может, уже и его собственными, потому что на всех Ладьях, где ему довелось побывать, румпель был одним и тем же, переносясь с судна на судно путями и способами, о которых не хотелось думать. Включившись в неспешный ход Ладьи, Перевозчик становился частью ее неведомого устройства, винтиком, зубчатым колесиком механизма, прекращал быть самим собой.

К сожалению, сознание — оставалось.

Впустив гостей. Инка снова забралась с ногами на кровать, завернулась в бахромчатый толстый плед, в красную и черную клетку. Всего их было четверо, но вели они себя так, что сразу становилось понятно их между собой разделение на трех и одного. Тот, который был один, отошел к окну.

Среди троих, несомненно, главным был грузноватый мужчина в турецкой длинной куртке черной кожи со множеством «молний» и карманов, седой, с кустистыми бровями, глазами и щеками стареющего бульдога. Остальные двое — молодые, в аккурат-

ных стрижках, при себе имели чемоданчики-«дипломаты» чуть крупнее привычного размера. Добротностью и внешней отделкой чемоданчики походили будто от «Шульца-М», из аксессуар-шопа на Комсомольском, где Инка была дважды — покупала очки «Блаватти» и раз — какую-то мелочь. Цены там…

Едва войдя, парни «шульцевские» чемоданчики раскрыли, и внутренность их оказалась поразительна. Невероятное количество — там еще и отделения раздвигались — разнообразнейших инструментов, приспособлений, приборов, которые Инке были непонятны.

Один с чемоданом прошел на кухню, другой орудовал в прихожей, затем переместился в ванную и туалет. Седой присел к столу, пододвинул к себе пепельницу, вытащил из какого-то одного кармана короткую кривую трубку, из какого-то другого пакетик с табаком, тяжело вздохнув, принялся набивать. «Клан», — прочитала издали Инка на красно-зеленом пакетике. Седого она видела второй раз в жизни.

— Как полагается, Инна Аркадьевна, когда можно ожидать следующего появления вашего знакомого? — спросил седой, приминая коричневые табачные ленточки.

— Не знаю, не докладывает.

— Так-таки ничего? — Седой словно и внимания не обратил на Инкину враждебность, набивал трубку. — Хоть приблизительно? Не может же быть такого, чтобы просто — развернулся и за дверь.

— Ему позволяется.

Седой приподнял нависающую бровь. Не спеша раскурил свою трубку, сломав при этом несколько спичек, добываемых одна за другой из потертого коробка. Он производил впечатление человека, все на свете делающего обстоятельно, без торопливости и суеты. — Вы, кажется, упомянули, что документы он в этот раз оставил? Будьте так добры…