Впрочем, кроме этого, чисто физиологического, фундамента, есть еще такие вещи, как, например, восприятие красоты, что, кстати сказать, также является динамическим стереотипом (ведь совсем не случайно одному кажется красивым одно, а другому — другое). Есть и воспоминание о пережитом некогда удовольствии сексуального плана, которое переживалось не в вакууме, а в каких-то определенных обстоятельствах, черты и характеристики которых мозг, руководствуясь инстинктом самосохранения, хранит свято. Теперь появление неких подобных черт или характеристик прошлых ситуаций и возбуждает воспоминание о пережитом удовольствии.

Однако пока что речь о подкорке, о подсознании, о том, что не осознается. Но и сознание не теряет времени даром! В сознании роятся мысли, например, что «надо любить»: «Но как на свете без любви прожить?». Никак — дураку понятно! Говорят, значит, знают! А ведь столько было об этом сказано в сказках и песенках — уму непостижимо! Впрочем, этому товарищу — уму — как оказывается, постижимо все… Да, мысли наши пускаются во все тяжкие. И «время торопит», и «надо как у людей», и «любящую жену (мужа) надо», и «семью — очаг, оплот, пристань», и «ребенка, ребенка надо!». Бог знает что!

Что ж, в точке пересечения этих линий и сталкиваются соответствующие три локомотива. Пунктом коллизии, как всегда, оказывается подкорка. Локомотивы эти таковы: во-первых, физиология с ее гормонами; во-вторых, собственно подкорковая жизнь; в-третьих, мои мысли, мои скакуны, со своими извечными: «пора, мой друг, пора!» и «сердце, тебе не хочется покоя!». И когда вся эта чудная компания входит в унисон, резонируя и сотрясая то, что хотелось бы, да не можется назвать здравым смыслом, формируется заветный мозговой пункт, или пока еще пунктик — «X». Да, в этом пунктике «X», где любовь еще только грезится, неизбежность возникновения рокового чувства приводит-таки к его возникновению. Любовь…

По правде сказать, я не очень понимаю, что такое «первая любовь» (скорее, это чувство следовало бы назвать «первым заблуждением»), но вот что такое «первая страсть», мне вполне понятно. Когда юноша или девушка первый раз в своей жизни испытывают вожделенную страсть по отношению к другому лицу — это феерия, которой нет конца. Они пронесут с собой это воспоминание через всю жизнь, и даже если к сорока годам позабудут имя «своей страсти», ее облик, что-то неуловимое в форме лица, во взгляде, в улыбке — они будут помнить до гробовой доски.

Одна пациентка, обратившаяся ко мне по поводу своей, как она сказала, «влюбчивости», без конца меняла поклонников, троих из которых мне довелось видеть. Первые двое показались мне весьма заурядными типами, причем с моей оценкой она была согласна. Но что-то же возбуждало в ней безумное влечение? Когда я увидел третьего, зародилось во мне странное подозрение… Мне захотелось проверить свою догадку и я попросил свою пациентку показать мне ее юношеский альбом. К большому ее удивлению на одной из фотографий я без труда и весьма быстро нашел того, в кого она была страстно влюблена в свои 16 лет, хотя претендентов, как вы догадываетесь, было предостаточно.

Молодой человек на фотографии отличался тем же детским простодушием лица, относительно низким лбом и отстраненностью взгляда, которую я заметил у тех ее любовников, которых мне приходилось видеть. Вот такую забавную шутку сыграла с этой женщиной ее «первая страсть», которая продолжалась, с одной стороны, не более месяца, но с другой напоминала о себе заново чуть ли не каждый месяц…

Динамический стереотип — раз! Половая доминанта — два!

Далее все происходит в точности по г-ну Вольтеру, с той лишь малосущественной разницей, что этот французский просвещенец говорил о Боге, а мы здесь о возлюбленной/возлюбленном, которого/которую нельзя не полюбить. Вольтер, мир его праху, говаривал: «Если бы Бога (а у нас — возлюбленной/возлюбленного) не было, то Его следовало бы выдумать». Так, одним росчерком пера Вольтер подвел (или вывел на чистую воду — это как кому нравится) всех своих собратьев гуманистов, а мы вынуждены сделать то же самое с влюбленным/влюбленной. Да простится нам, грешным!