– Он скрывал это от вас?

– Да.

– Вы выясняли это специально или узнали случайно?

– Совершенно случайно. Я ничего про него специально не узнавала, мне это было неинтересно.

– И тем не менее это повлияло на ваш отказ продолжать отношения?

– А как вы думаете? Конечно, повлияло.

– И все-таки, почему вы не сказали ему по телефону, что не придете?

– Месяца три назад я пыталась объяснить ему, что не хочу с ним встречаться. Слов он не понял. Я решила, что поступок поймет. Пообещать и не прийти – это, конечно, нехорошо, но убедительно.

– Как вам кажется, он тяжело переживал ваш отказ продолжать отношения?

– Юрий всегда пользовался потрясающим успехом у женщин. Он привык, что все от него без ума. Мой отказ ударил по его самолюбию.

– Когда вы были женаты, он ревновал вас к кому-нибудь?

– Ко всем подряд.

– Вы давали ему поводы?

– Нет. Я ему не изменяла. Он мне – да.

– Как он выражал свою ревность?

– Очень красноречиво.

– То есть?

– Бранился, устраивал сцены.

– Он не пытался вас ударить, не грозил убить?

– Вы клоните к тому, что Бубенцов пытался застрелить меня из ревности? Простите, но, мне кажется, вы ошибаетесь. Дон Жуан и Отелло с глушителем в одном лице – это слишком литературно.

– Елена Николаевна, давайте пока оставим литературные аналогии. Вы не ответили на мой вопрос.

– Хорошо. Я отвечу. Ударить он меня пытался пару раз. Один раз ударил-таки, после чего я ушла. Но убить не грозил никогда.

– Значит, инициатором развода были вы?

– В общем, да. Но Юрий сделал все возможное, чтобы у меня такая инициатива возникла.

– Он пытался вас вернуть?

– Нет. У него был роман с какой-то манекенщицей.

– Но при этом он устраивал вам сцены ревности? А говорили, что мирно расстались.

– Как ни странно, да. Он не считал, что, ударив, обидел меня. Для него это было в порядке вещей. А я считала, что обижаться надо только на себя – ведь могла уйти и раньше. Мы расстались мирно в том смысле, что, перестав быть мужем и женой, не сделались врагами.

Кротов слушал все это молча и думал о том, что сам бы он не смог задать Лене вопросы, которые задавал Сичкин. Между тем они, конечно, были необходимы. В то, что Бубенцов пытался застрелить Лену из ревности, он не верил ни секунды. Но версия, стремительно обрастая подробностями, становилась все весомей. Легко можно было предположить, что на квартире у Лены побывал именно Бубенцов, прихватил ключи, телефонную книжку и фотографию, которую нашли в кармане его куртки. Потом зашел еще раз и оставил страшную картинку. Были еще кассеты. Однако из разговора с практиканткой можно лишь сделать вывод о простой медицинской халатности, а доктор Курочкин своих слов уже не подтвердит. Личность Зои Генриховны, конечно, будет идентифицирована, но к данному делу привязать это невозможно. Остается только некто третий, вошедший в квартиру вслед за Бубенцовым и выстреливший ему в затылок. Кто бы он ни был, Кротову хотелось сказать ему большое спасибо – не только за то, что спас Лене жизнь, но и за то, что фактом своего существования опровергал тупиковую версию. Предположить, что некий тайный воздыхатель, неизвестный даже самой Лене, заранее предвидел намерения ревнивца Бубенцова, следил за ним, дал войти в квартиру и пристрелил в самый последний момент, – это было уже слишком.

И все-таки представить, что бывший муж, пусть даже мерзавец и бабник, согласится прийти к бывшей жене в качестве наемного убийцы, Кротову было пока сложно. Если только этим он не пытался спасти свою жизнь...

Вконец измотанную Лену Кротов отвез к себе домой. Он решил, что оставшиеся до отлета в Нью-Йорк три дня ей лучше пожить у него. Она не возражала, согласилась с благодарностью.

Пиню взяли с собой. Квартиру Зои Генриховны опечатали. Оперативная группа отправилась во дворик, о котором говорила Лена.

В воскресенье утром Зотова решила зайти в больницу, посмотреть, как дела в отделении.

– Там больная в послеоперационном скандалит, – сообщила дежурная докторша, – требует выписать ее, говорит, в суд подаст на нашу больницу. Глушко ее фамилия.

– Хорошо, я зайду, разберусь, – пообещала Зотова.

Войдя в послеоперационный бокс, она увидела, что Глушко лежит неподвижно, уставившись в потолок.

– Добрый день, Лидочка! Как мы себя чувствуем? – Зотова придвинула стул к койке и села.

– Я вам не Лидочка. Что вы сделали с моим ребенком?

– Успокойтесь, деточка. Я понимаю, вам тяжело. Ну, что случилось, то случилось. Нельзя так казниться.

– Это не само случилось. Это вы сделали.

– Мы? Сделали вам выкидыш? Что вы такое говорите, Лидочка? Как вам не совестно?

– Вы ввели мне лекарство, от которого начались роды. Вам зачем-то понадобился мой ребенок.

– Мы вам жизнь спасли. У вас ведь трое детей, подумайте о них. Это счастье, что выкидыш случился здесь, в больнице. – Зотова уже теряла терпение, но держалась из последних сил.

– Я подам на вас в суд, – спокойно сообщила Глушко.

Именно это спокойствие и тревожило Зотов у.

«Если к Полянской прибавится еще и Глушко... Надо что-то делать!» – подумала она и сказала:

– К сожалению, мне пора. Отдыхайте. Скopo мы вас выпишем. И не надо так волноваться. Могут возникнуть серьезные осложнения в послеродовом периоде.

Выйдя из бокса, она направилась в лабораторию, заперла за собой дверь, достала из холодильника банку, наполненную прозрачной бесцветной жидкостью. На дне осело немного легких беловатых хлопьев.