— Не было ее у меня. Никогда. Я сам по себе.

— Ну, так не бывает, положим… Другое дело, что ты не помнишь. А мамка была, обязательно была, — серьезно объяснил Захар.

— Вы это точно знаете? — тихо спросил мальчик.

Захар ничего не ответил, только ласково потрепал его по загривку.

На следующее утро Галина Георгиевна уже пожалела о своем благородном поступке. Нет, Коля Козлов вел себя безупречно. Но его присутствие мешало ей заниматься обычными воскресными делами. Она чувствовала себя неловко. По-хорошему, ребенка надо сводить в кино или еще куда-нибудь, мороженое купить. Но ужасно не хотелось тратить на это драгоценный выходной.

У нее никогда не было собственных детей, а своих интернатских питомцев она воспринимала не как детей, а как «вверенный контингент», не умела общаться с ними просто так, без командного тона и дисциплинарных взысканий.

Старуха рано утром ушла куда-то. Директриса занялась стиркой. Было странно видеть ее в домашнем фланелевом халате, с ненакрашенным лицом. На голове вместо сложной взбитой прически была какая-то старая косынка.

После завтрака Коля сидел на стуле и читал книжку. Он еще вчера вечером приглядел на полке над директрисиным столом толстый учебник с интересным названием «Детская психиатрия». По оглавлению он отыскал свой диагноз и теперь пытался разобраться в сложных медицинских фразах. Он понимал текст через слово, но спросить у директрисы боялся. Он вообще не хотел, чтобы она заметила, какую книгу он читает. Впрочем, ей, казалось, до этого дела нет. Она почти не заходила в комнату, была то в ванной, то в кухне.

И тут раздался стук в дверь. На пороге стоял ночной собеседник Коли, дядя Захар. Он был в модном красивом свитере и добротных брюках.

— Собирайся, — весело сказал он, — в кино пойдем. С начальницей твоей я договорился.

Это был первый по-настоящему счастливый день в жизни маленького Сквозняка. Захар повел его в кинотеатр «Россия» на «Новые приключения неуловимых». А потом они обедали в ресторане «Минск». Мальчику это вовсе не казалось сказкой. Именно таким он видел свое будущее, именно так в его представлении выглядели «лучшие времена», которые непременно настанут в его жизни.

День, проведенный с дважды судимым вором в законе Захаром, Геннадием Борисович» ем Захаровым, был первой ласточкой из будущих лучших времен.

Захар и в интернат его отвез сам, поздним вечером.

— Ну что, Коля Сквознячок, буду теперь тебя навещать. Интересный ты пацан, такой маленький, а уже не праведно осужденный, — сказал он на прощание и опять ласково потрепал по волосам.

В следующее воскресенье Галина Георгиевна уже не брала его домой. Он и не ждал. Хорошенького понемножку. А вот дядя Захар навестил, как обещал. Правда, зашел всего на часок, апельсинов принес, шоколаду, колбасы сырокопченой.

— Отнимут, небось? — спросил он, отдавая пакет с едой.

— Пусть попробуют! — сверкнул глазами Сквозняк.

— Молодец, Сквознячок. Я тебя еще спросить хотел, ты куришь?

— Нет. Пацаны бычки собирают, а мне противно. Вот если бы свои папиросы.

— Нет, — покачал головой Захар, — курить ты не будешь. И пить не будешь. Понял?

— Понял, — кивнул Сквозняк, — не буду.

— Ладно, беги. Зайду к тебе через недельку. — Он пожал ему руку, как взрослому, потом присел перед ним на корточки и взял за плечи. — А мамка все же была у тебя. Хоть часок, да любила…

Ночью Сквозняк залез потихоньку в архив и разыскал свое личное дело. Среди медицинских справок, расходных ордеров на казенную одежду и обувь он обнаружил пожелтевший листочек в клеточку. Четким, красивым почерком там было написано:

«Главному врачу родильного дома № 32 г. Москвы

Тов. Потапову К.Г.

От тов. Лукьяненко Ю.И.

ЗАЯВЛЕНИЕ

Я, Лукьяненко Юлия Игоревна, 1944 пр., проживающая по адресу Москва, Кондратьевский проезд, дом 10-а, общежитие обувной фабрики № 4, отказываюсь от ребенка, которого я родила 22 апреля 1963 года. Обязуюсь никаких материальных и иных претензий в дальнейшем не предъявлять как к усыновителям ребенка в случае его усыновления, так и к самому лицу, рожденному мной, по достижении им совершеннолетия.

5 мая 1963 года».

Далее следовало несколько подписей и печать.

Коля аккуратно сложил листок, сунул его в карман брюк, поставил папку с личным делом на место и тихонько ушел из архива.

Значит, прав дядя Захар. Была у него мать. С двадцать второго апреля по пятое мая, четырнадцать дней, женщина по имени Юлия Лукьяненко была его матерью. Две недели она все-таки думала, прежде чем написать это заявление. Возможно, она держала его на руках. Подержала и бросила.

«Хоть часок, да любила…»

У него был ключ от крошечной каморки, в которой интернатская уборщица держала свое хозяйство. Он очень дорожил этим ключиком, постоянно перепрятывал его.

В интернате, где в одной спальне, на кроватях, сдвинутых почти вплотную, спали двадцать мальчиков, одиночество было недоступной роскошью. Правда, никто, кроме Коли Козлова, в этой роскоши не нуждался. А ему необходимо было побыть одному, особенно ночью или ранним утром, до подъема, когда все крепко спят и так раздражает, бесит это чужое похрапывание, постанывание, сонное бормотание. Хочется забиться в глухую нору, чтобы никого рядом не было.