Гитлер ответил нетерпеливым жестом.

Я внезапно вспомнил о днях красного террора в Мюнхене в 1919-м, когда я, бывший офицер, только что вышедший из госпиталя, вступил в армию генерала фон Эппа, чтобы сражаться с большевиками в Баварии. Где был Гитлер в эти страшные дни? В каких закоулках Мюнхена таился этот солдат, который должен был сражаться в наших рядах?

Как бы угадав мои мысли, он повернулся ко мне, фамильярно хлопнул меня по плечу и пустил в ход все свое обаяние.

– В конце концов, - сказал он, - я предпочел бы быть повешенным на коммунистической виселице, чем стать министром германского правительства с соизволения Франции.

Людендорф встал и попрощался. Гитлер последовал за ним.

– Ну как?
– спросил мой брат, когда мы проводили гостей и вернулись.

– Мне понравился Людендорф, - сказал я.
– Он не так великолепен, как Конрад фон Гетцендорф, командующий Австро-Венгерской армии и непризнанный гений, но он - настоящий мужчина. Что касается Гитлера, то он слишком старался угодить генералу, спешил с аргументацией и всячески пытался изолировать своего оппонента. У него есть красноречие оратора, но нет политических убеждений.

– Может быть, на него давило то, что он был всего лишь ефрейтором, - сказал Грегор.
– Но все равно в нем что-то есть. Его воздействию трудно противостоять. Каких замечательных результатов мы могли бы добиться, если бы нам удалось использовать энергию Людендорфа, мои организаторские способности и Гитлера как рупор наших идей!

Я не собираюсь писать книгу о политике. Однако, не зная о той чудовищной атмосфере, которая преобладала в побежденной и разрушенной стране, и о темных и кровожадных силах, погубивших страну, невозможно понять появление Гитлера и представить тот бурный водоворот событий, взметнувший его на вершину власти, подобно тому, как грязная пена поднимается на поверхность бурно кипящего котла.

Прошлое было уничтожено, настоящее шатко, а будущее безнадежно. К такому выводу мы пришли, когда наконец осознали трагическое бессилие людей, которые оказались у власти в результате так называемой Революции 1918 года.

Кайзер бежал, и страны-победительницы поверили, что они заменили ненавистный режим Вильгельма II на образцовую демократию, может быть даже лучшую, чем их собственная. Но на самом деле изменению подвергся лишь фасад, а остальное осталось неизменным; а усилившийся голод и нужда превращали людей в диких зверей.

Я вспоминаю о моем друге Артуре Меллере ван ден Бруке, которого называли «Руссо германской революции» (он покончил жизнь самоубийством в тот день, когда окончательно осознал, что Гитлер предал его идеалы). Вместе с ним мы основали Июньский клуб. Его целью было восстановление Германии. «Мы проиграли войну, - говорил он мне, - но мы победил! в Революции».

Что за глупая иллюзия - надеяться на возрождение нации, которой долгие годы управляют бюрократы и жалкие, трусливые буржуа!

Только какой-нибудь злобный карикатурист, желая до предела унизить и растоптать Германию, мог вызвать к жизни таких прожженных бюрократов, как Шейдеман, Зеверинг и Эберт, и таких плоских и тупых буржуа, как Эрцбергер, Ференбах и Вирт.

Германия являла собой груду руин, и в таких условиях, как бы в насмешку над страной, было создано правительство безвольных посредственностей, не имевших ни идей, ни веры, ни политических знаний. Оно было больше похоже на комиссию конкурсных управляющих, чем на гражданское правительство.

Президентом Германской Республики, причем абсолютно незаконным образом - без выборов, стал Фридрих Эберт, человек «золотой середины». Это случилось потому, что создатели новой конституции не доверяли немецкому народу, да и созданной им конституции тоже.

Так что в Германской Республике не было ничего республиканского, кроме ее названия.

Чего стоит ожидать в будущем от Эберта, наиболее ясно показывали его слова: «Я ненавижу революцию так же сильно, как я ненавижу грех». Я был молод и не шел ни на какие компромиссы. «Прежде всего, - сказал я Меллеру ван ден Бруку, который был так же разочарован, как и я, - он ненавидит революцию, потому что ненавидит грех. Разве Дантон ненавидел грех?» Сегодня мне смешно вспоминать, как мы сравнивали трусливого Эберта с героем французской революции.

Итак, вернемся в разоренную Германию, где на фоне всеобщего беспорядка все так же рутинно и стереотипно работали различные министерства, с фасадов которых стирали (а порой и просто прикрывали чем-нибудь) надпись «Императорский». Напрасно страны-победительницы указывали на необходимость уничтожения германского милитаризма и уменьшения влияния генералитета - все чиновники и генералы оставались на своих местах, Веймарская республика взяла их на службу, и сместить их с занимаемых постов было невозможно.