— Ларнак был оруженосцем у барона Тандера, на побережье, и известен среди заградителей, как человек редкой, я бы даже сказал, отчаянной храбрости. Ранен был в бою с гоблинами, когда принял команду над пятью сотнями заградителей вместо убитого лейтенанта, чем и решил исход сражения. Ему можно довериться, господа. Он — не подведёт.

Внутри постоялого двора «Голова лося» работа шла полным ходом: пограничники, закрепив факелы по всему частоколу, разбирали тела погибших. Длинный ряд раттанарцев уже стал шире трактирной стены, у которой их начали выкладывать ещё сами раттанарцы после первой, отбитой, атаки, и это не понравилось лейтенанту Блавику:

— Кладите второй ряд у них в ногах, ребята. Нехорошо как-то оставлять павших на открытом месте. Короля Фирсоффа нашли? Нет? Ищите! Ищите же!

Баямо и лекарь пограничников тщательно осматривали каждого раттанарца в поисках хотя бы малейших признаков жизни. Но тщетно: ни огонька, ни искорки тепла ни в одном из тел.

— Раны и мороз — вот в чём дело. Раны и мороз… — Баямо в досаде сжал кулаки. — Неужели тот десяток раненых, что в трактире, да вы пятеро — это всё, что от нас осталось?

Ахваз, с надеждой следивший за каждым движением лекарей, вместо ответа пожал плечами: ему-то, откуда знать?

— Если бы я не провалялся всё это время без сознания, может и спас бы кого, — продолжал ругать себя и оправдываться Баямо. — Но я только пришёл в чувство, и единственное, что успел, услышав топот ваших коней — заложить дверь трактира…

— Вам не в чем винить себя, — прервал мага Блавик. — Разве эти враги и эта зима — ваших рук дело? Нет-нет, не сюда, кладите дальше. Здесь, в середине, оставьте место для короля.

— Вы правы, лейтенант: и враги, и зима — не моих рук дело. Но что, если они объединятся снова, и на этот раз против вас и вашего отряда?

— Может быть, но мы готовы к этому.

— Не лучше ли поторопиться с вывозом раненых? — подсказал лекарь пограничников.

— Я не могу забрать раненых, а остальное бросить, как есть. Да и перевозить их ещё рано, наверное. Что скажете, маг?

— Баямо, лейтенант, меня зовут Баямо. А раненым нужны хотя бы сутки покоя, и то, если найдётся какой-нибудь маг мне в помощь. Сам же я провожусь с ними несколько дней… Вы не обижайтесь, коллега, но ваши методы не столь эффективны…

— Я понимаю, — грустно ответил лекарь пограничников. — Но что сделаешь, если магических способностей нет. Лечу, как умею…

— А этот, похоже, жив!

— О, боги! Утыкан стрелами, будто подушечка иголками!

— Берите осторожнее!

— На плащ его кладите, на плащ!

— Капитан Паджеро… — едва слышно прошептал Ахваз, но раненый, казалось, расслышал. Он открыл ясные, не замутнённые болью и бредом глаза, и, узнав разведчика, медленно проговорил:

— Ахваз… спасай… Гонца… Бальсар… Гонец…

После чего снова бессильно обвис на руках пограничников.

У солдата словно крылья выросли за плечами. Подавленный своим опозданием и картиной побоища на постоялом дворе, насмотревшись на ставшие вдруг чужими лица своих сослуживцев, в посмертных чертах которых он со страхом узнавал то одного, то другого, Ахваз совсем пал духом. Таково свойство выживших — чувствовать свою вину перед мёртвыми. А теперь — новое задание капитана, и снова — только ему посильное.

Прежде всего — расчёт времени. Фирсофф погиб не более, чем полтора часа назад. Значит, с момента ухода Бальсара прошло и того меньше. Бой на постоялом дворе закончился чуть больше часа назад! Да, чуть больше часа назад!

Ахваз посмотрел, как унесли в трактир Паджеро, как извлекли из груды тел прикрытое ранее капитаном тело короля Фирсоффа и, не в силах сдержаться от осенившей его догадки, выкрикнул всем, кто оказался рядом — и магу-лекарю Баямо, и лейтенанту Блавику, и лекарю пограничников, имени которого так и не узнал:

— Они добивали раненых!

И повторил ещё раз, громче и понятнее:

— Мороз и раны — это не всё. Живых нет, потому что они добивали раненых.

Бой-то кончился всего час назад…

Лейтенант с интересом ждал, какие ещё соображения выскажет этот перемазанный болотной грязью юнец (у Блавика были все основания называть Ахваза юнцом: самому лейтенанту было уже сорок три года). А откровения посыпались из Ахваза одно за другим, словно рухнула стена, державшая его разум в заточении. Как оказалось, ни одна деталь, ни одна подробность сражения на постоялом дворе, не ускользнули от раттанарского разведчика.

— Здесь был ещё кто-то, кроме этих оборванцев, — Ахваз кивнул на трупы лысых, которых пограничники сносили к частоколу. — Вот здесь, здесь, здесь — да этих следов полно — лежали другие… А теперь их тел нет… И лысые… У них, ни у кого, я не вижу лука. Только дешёвый меч, и никакого другого оружия. Подбирали, я уверен, лучников.