Сейчас станет немного легче: время от времени жрица-донор будет подходить к королеве вместо послушницы — поддержать, плед поправить, ещё какую-нибудь мелочь услужить. Мимолётное касание — и королева снова бодра. Тут уже этикет возражать не станет — услуживая, прикасаться не запрещается.

Апсала ещё раз осмотрела комнату — всё ли есть, не надо ли чего? — и, испросив позволения (вынужденная дань этикету из-за присутствия послушниц), удалилась на встречу с министрами Раттанара. Магда проводила её завистливым взглядом — покидать свои покои в Храме Матушки королеве запрещалось строго-настрого. Только ночью, если не валил с ног сон или всё тот же обморок, Апсала сопровождала Магду в заснеженный храмовый сад — размяться на свежем воздухе. Но и в этом случае защитные меры от случайного стороннего взгляда принимались самые строгие.

Ещё одно развлечение было доступно королеве: смотреть через витражное окно на пустырь, там, за оградой храмового сада. Собственно, пустырём это место называлось больше по привычке, потому что от пустыря не осталось уже почти ничего. Сейчас это было самое деятельное место в Раттанаре: в отдалении завершались отделочные работы на готовом почти здании Мемориала. К весне, пожалуй, закончат весь мемориальный комплекс, останется насадить парк. Но это немного позже, когда оттает земля, и пересадка взрослых деревьев не причинит им уже вреда.

Остальная часть пустыря, размеченная под детский приют со всеми необходимыми службами, ожидала рабочих рук: закончив Мемориал, строители переберутся на здания приюта. Возможно, что и приют закончат до родов, и Магда увидит воплощение своего замысла с первого до последнего дня.

Окно на пустырь оказалось самым важным аргументом при выборе комнат для проживания королевы — Апсала предоставила Магде самой выбирать, где провести несколько месяцев до рождения сына. Сначала жрица опасалась, что близость к могиле Фирсоффа станет постоянным напоминанием об утрате и плохо скажется на самочувствии Её Величества, но этого не произошло. Королева занималась делами Раттанара, писала письма, составляла руководства для министров Кабинета и Апсалы, и при этом поглядывала на Мемориал, словно испрашивая у покойного короля совета и помощи. Апсале иногда казалось, что Фирсофф, и впрямь, предоставляет Магде просимое — настолько мудры и опытны оказывались решения королевы по тем или иным вопросам.

Может, так всё и было, потому что видела королева сны, в которых вела разговоры с Фирсоффом, и объявляла свои намерения после подобных снов. Так, например, Апсала узнала о желании Магды дать сыну имя «Василий».

— И Фирсофф согласен со мной, — добавила королева. — Он сам мне это посоветовал…

— Прекрасно, Ваше Величество! Имя «Василий» будет очень популярным в Соргоне в ближайшее время, — нашлась с ответом Апсала, и королева осталась довольна одобрением жрицы в таком деликатном деле.

Получалось, что даже имя, выбранное Магдой, уводило внимание любопытных придворных в сторону от реальных событий. Что, конечно, тоже способствовало сохранению тайны рождения сына Фирсоффа. Казалось бы, какой смысл давать ребёнку имя короля-иномирца? Для многих — никакого, а вот Паджеро, столь щедро одаренный королём, вполне мог, из благодарности, назвать своего сына в честь благодетеля. И никто не вправе был его за это упрекать…

Назначить вице-короля — дело, как говорила Капа, проще пареной репы. Но ни одна власть не способна эффективно управлять государством, если народ эту власть и в грош не ставит. Требования подданных к своему правителю, зачастую, намного превышают не только физические возможности самого правителя, но возможности всего государства в целом. Государство живёт трудом и даяниями своего населения, и потому не в состоянии накопить больше того, что население сумело наработать. Само государство не производит абсолютно ничего, кроме законов, направленных, в основном, на оправдание необходимости существования государства.

Коренная ошибка многих правителей кроется, как раз, в попытке заручиться любовью подданных одной только раздачей всяческих благ. Но блага не берутся из воздуха — кто-то тратит на их создание время и силы. Любые блага — продукт конечный, в том смысле, что имеют свойство заканчиваться, порождая недовольство у так привыкших к ним потребителей. Раздающие блага правители не пользуются уважением, и срок их правления ограничен количеством ещё не розданного. Раздал, что было — и никому больше не нужен.

А если правитель, к тому же, чужак? А если поставил его над подданными их победитель? Чем можно снискать если не любовь доверенных тебе к управлению людей, то хоть бы — их уважение? Василию просто: приказал Маарду править в Эрфуртаре, и тем от проблемы управления королевством отделался. Пойдёт что-то не так, не по нраву окажется Седобородому, так и спросить есть с кого. Давай, дружище Маард, рассказывай, как докатился и почему допустил. Вице-король Хайдамара Арнем и вице-король Скиронара Астар — оба местные, оба известны в своих столицах любому, оба популярны и, возможно, любимы подданными. А кто такой Маард для жителей Эрфуртара? Раттанарец, прибывший на мечах Илорина. Смех, да и только!

У Илорина, например, уже есть и уважение, и популярность. Методы решения сложных вопросов, внедрённые капитаном в умы эрфуртарцев, снискали ему и то, и другое всего за несколько дней пребывания в столице королевства. Пустоголовым служил? Служил. Нашкодил согражданам? Нашкодил. Сильно нашкодил? Сильно. Свидетели есть? Есть. Полезай, дорогой, в петлю. И разницы нет: бандит или король самозваный. Виновен — вешать! Не виновен — отпустить!

Маард не мог, да и не хотел наследовать мальчишке-капитану. А времени на завоевание сердец подданных — ни минутки, ни мгновения лишнего. И делать надо непопулярное, и делать надо необходимое: налоги брать надо, повинности по уходу за дорогами стребовать надо, крепостные стены ремонтировать надо, призвать служить и не давать воровать — тоже надо. И как же тут быть чужаку, чтобы и слушались, и не кляли на каждом углу, исполняя предписанное? И уважали чтобы сразу, с начала правления, и на все указы и действия вице-короля смотрели только сквозь флер уважения?