— Нет, я нахожу удивительным только то, что вы были предупреждены о моем приезде.

— А это объясняется совсем просто, любезная сестра, — с еще большим добродушием откликнулся он, — разве вы не заметили, что капитан вашего судна, прежде чес стать на рейд, послал вперед, чтобы получить разрешение войти в порт, небольшую шлюпку с судовым журналом и списком команды и пассажиров? Я начальник порта, мне принесли этот список, и я прочел в нем ваше имя. Сердце подсказало мне то, что сейчас подтвердили ваши уста: я понял, ради чего вы подвергали себя опасностям столь затруднительного теперь переезда по морю, и выслал вам навстречу свой катер. Остальное вам известно.

Миледи поняла, что деверь лжет, и это еще больше испугало ее.

— Любезный брат, — заговорила она снова, пытаясь переменить тему, — не милорда ли Бекингэма я видела сегодня вечером на молу, когда мы входили в гавань?

— Да, его… А, я понимаю! Увидев его, вы взволновались: вы приехали из страны, где, вероятно, мысль о нем заботит всех, и я знаю, что его приготовления к войне с Францией очень тревожат вашего друга кардинала.

Анна не знала, что и подумать. Неужели Джозеф и это знает?! Тогда она пропала — обвинение в государственной измене в военное время приведет ее на эшафот.

— Почему вы решили, что он мой друг? — вскричала миледи с искренним ужасом в голосе.

— А разве он не ваш друг? — небрежным тоном спросил барон. — Если я ошибся — извините: мне так показалось. Но мы вернемся к милорду герцогу после, а теперь не будем уклоняться от того крайне чувствительного направления, которое принял наш разговор. Вы приехали, говорите вы, чтобы повидать меня?

— Да, — сказала Анна, чтобы что-нибудь сказать.

— Ну что ж, я вам ответил, что все устроено согласно вашему желанию и что мы будем видеться каждый день.

Говоря это, барон нежно сжал руку сестры, но его улыбка была отнюдь не нежной и вовсе не братской.

— Значит, я навеки должна оставаться здесь? — с оттенком ужаса спросила миледи.

— Может быть, вы здесь терпите какие-нибудь неудобства, сестра? Требуйте, чего вам недостает, и я постараюсь вам это предоставить.

— У меня нет ни служанок, ни лакеев… — нерешительно проговорила Анна. Она надеялась, что Джозеф пришлет кого-нибудь из лондонского дома, но взгляд деверя показал, что она ошиблась.

— У вас все это будет, сударыня. Скажите мне, на какую ногу был поставлен ваш дом при первом вашем муже, и, хотя я только ваш деверь, я заведу вам все на такой же лад.

— При моем первом муже? — вскричала миледи, уставившись на Винтера растерянным взглядом.

— Да, вашем муже — французе, я говорю не о моем брате… Впрочем, если вы это забыли, то, так как он жив еще, я могу написать ему, и он сообщит мне все нужные сведения.

Холодный пот выступил на лбу Анны. Джозеф не мог узнать это в Лондоне: они с мужем держали в тайне все, что касалось ее первого замужества, хотя, конечно, не могли отрицать сам факт его из-за Луи-Гийома. Но то, что Антуан жив, она сама узнала десять дней назад — значит, Атос снесся каким-то образом с ее деверем. Она бы возненавидела его, если бы в ее душе еще оставались силы для этого… А Джозеф, сидя напротив, находил явное удовольствие в допросе.

— Вы шутите! — хрипло сказала Анна, не понимая, что говорит.

— Разве я похож на шутника? — спросил барон, под взглядом невестки вставая и отступая на шаг.

— Или, вернее, вы меня оскорбляете, — продолжала она, не отрывая взгляда от лица, которое десять дней назад вставало перед ней в видении и не дало покончить с собой. Ненависть тогда спасла ее и ненависть сейчас придала ей сил, потому что она встала, судорожно впившись пальцами в подлокотник кресла.

— Оскорбляю вас? — презрительно усмехнулся лорд Винтер, отойдя к двери. — Неужели же вы, сударыня, полагаете, что это возможно?

Он почти повторил слова Антуана, но во второй раз миледи смогла ответить.

— Вы, милостивый государь, или пьяны, или сошли с ума, — сказала она. — Ступайте прочь и пришлите мне женщину для услуг!

— Женщины очень болтливы, сестра! Не могу ли я заменить вам камеристку? Таким образом все наши семейные тайны останутся при нас.

— Наглец! — вскричала миледи вне себя от ярости и кинулась на барона, который стал в выжидательную позу, положив руку на эфес шпаги.

— Эге! — произнес он. — Я знаю, что вы хотели бы убить меня, но предупреждаю: я буду защищаться, хотя бы и против вас.

— О, вы правы, — с жаром воскликнула Анна, — у вас, пожалуй, хватит низости поднять руку на женщину, коли не удалось ее отравить!

— Быть может, — отвечал барон, заметно побледнев. — Но у меня найдется оправдание в вашем случае: моя рука будет, я полагаю, не первой мужской рукой, поднявшейся на вас.

И барон медленным обвиняющим жестом указал на левое плечо Анны, почти коснувшись его пальцем.

Анна испустила сдавленный стон, стон обиды и ярости, похожий на рычание, и попятилась в дальний угол комнаты, точно пантера, приготовившаяся к прыжку.