Какие удивительные по пронзительной нежности и нескрываемому любовному восторгу письма писала Софья Голицыну. Будь Василий Васильевич менее умен, мог бы под потоком ее славословий вообразить себя единственной «надежей» государства, без которого все рухнет и превратится в пыль. Исследователи утверждают, что осталось лишь два письма государыни Голицыну, настоящие гимны во славу обожаемого человека: «...А мне, свет мой, веры не имеется, что ты к нам возвратишься; тогда веры пойму, когда увижу во объятиях своих тебя ... Свет мой, батюшка, надежда моя, здравствуй на многие лета! ...Велик бы мне день тот был, когда ты, душа моя, ко мне будешь. Если бы мне возможно было, я бы единым днем тебя поставила перед собою».

Весточки от него во время долгого отсутствия были для нее воздухом, необходимым для того, чтобы жить. Однажды Софья пешком шла на поклонение от села Воздвиженского в Троице-Сергиеву лавру, а это более десяти километров. И совсем на подходе к монастырю ей, уже немало уставшей в то время, передали письмо Голицына. Земля словно качнулась под ней. В ответ Софья отписала своему любезному, что не чуяла земли под ногами, не помнила, как вошла во двор монастыря и, сгорая от нетерпения, читала на ходу строки, написанные любимой рукой.

Хотела ли Софья выйти за него замуж? При всей осторожности мнений на этот счет, многие высказывались за то, что это было ее горячим желанием. А ведь и здесь ситуация для нее складывалась драматично: как быть с голицынской женой Евдокией Ивановной?

Вероятно, и сам Василий Васильевич оказался во власти противоречивых чувств. С одной стороны, ни в чем не повинная примерная жена, с которой счастливо прожита жизнь, с другой — «как честный человек» он имел моральные обязательства перед доверившейся ему «девицей Софьей».

Тогда многих из их окружения интересовало, как же разрубит Голицын этот узел? Иностранный дипломат Невиль уловил сомнения фаворита. «На удаление жены он не мог решиться, во-первых, как человек благородный, во-вторых, как муж, имеющий за нею большие имения». Совершенно очевидно, что развод уронил бы Голицына в глазах соотечественников, да и материальную сторону вопроса он не мог не учитывать. Был ли готов к таким жертвам царский фаворит?

Не стоит обращать внимания на хвалебные отзывы иностранцев относительно ее наружности, никогда в глаза не видевших Софью, равно как и на мнение того же Вольтера, упоминавшего о ее «прекрасной наружности» по прошествии ста лет.

Софья, с далеко не женственными, оплывшими чертами лица, со следами золотухи на неровной коже, с широкой и короткой талией, не по возрасту тучная, в 25 лет казалась 40-летней. Так свидетельствовали очевидцы, не находившие в ней ни одной «прельстительной» черты. Да и дошедшие до нас изображения лишь подтверждают это. Но как же ярки и значительны должны были быть ее внутренние дарования, чтобы, бросая свой отсвет на это непривлекательное лицо, совершенно преображать его. А ведь наверное, так оно и было! К некрасивости так же можно приглядеться, как и не замечать прекрасных черт, коли они перед тобой и днем, и ночью. Нечто подобное случилось с Голицыным. И мало-помалу обожающая его молодая государыня — у них с Софьей была значительная разница в возрасте — стала видеться ему в роли новой супруги. Самой Софье инициативы было, как всегда, не занимать.

Во всяком случае, Семевский так описывает развитие их связи: «...пылкая, любящая Софья уговорила своего министра убедить жену постричься в монахини, затем испросить дозволения у патриарха и жениться на ней. Добрая жена Голицына не прекословила, не противилась»...

Но, увы! «Царское время» Софьи истекало.

Ее постоянные стычки с взрослеющим сводным братом Петром давали обоим понять, что скорее всего дело добром не кончится. Взаимные обиды нанизывались одна на другую. Софья была оскорблена тем, что Петр отказался «по-царски» принять возвратившегося из Крыма Голицына. Петра возмутило, что она посмела участвовать в соборном Крестном ходе, что для женщины было недопустимо. Когда же он остывал, мать Наталья Кирилловна показывала ему различные официальные бумаги, подписанные Софьей, на что она фактического права не имела. И досада Петра неуклонно крепчала. Софья вместе со своим окружением с подозрительностью поглядывала в сторону села Преображенское, где уже женатый государь упражнялся со своим «потешным» войском, которое на самом деле могло оказаться прекрасным оружием для смещения ее с трона.

И Софья решила упредить удар. Для этого надо было убрать с дороги Петра. Как и в первый удачный для себя раз, она сделала ставку на стрельцов. Казалось, осечки не будет — теперь во главе их стоял ее верный слуга Федор Шакловитый. Из покоев Софьи в стрелецкие полки поползли слухи, что Нарышкины опять обижают Милославских: обещают-де не только «извести» царевича Ивана, но называют «великую государыню царевну «девкою», не ставят ее ни во что. Но желаемого озлобления против ненавистных ей Нарышкиных вызвать не удалось: стрельцы всегда имели претензии к обоим противоборствующим семействам. И как ни старался Шакловитый, ему не удалось добиться от стрелецких начальников подписей на челобитной с просьбой, чтобы Софья венчалась на царство.

Между тем как Кремль, так и Преображенское жили в напряженном ожидании близкой развязки. В такой ситуации любая ложная тревога, чей-то пьяный клич могли сыграть роль горящей тряпки, брошенной в пороховой погреб. Так и случилось. В ночь с 7 на 8 августа 1689 года кто-то пустил слух, что «потешные» из Преображенского идут в Кремль извести «государыню-царевну». Суета и бряцание оружием среди стрельцов, которые готовились к отражению атаки, ввели в заблуждение сторонников Петра. Те помчались в Преображенское с вестью, что стрельцы идут на него.