Странный парень. И дело не только в ужасающем уродстве.

Авдей одинаково легко чувствовал себя во всех четырёх основных юридических ипостасях — следователь, адвокат, прокурор и судья. Но так не бывает. Всегда превалирует что-то одно. «Ты должен выбрать свою роль», — сказал судья ещё на собеседовании. «Я выбрал. Судья». Однако судьёй Авдей в полном смысле этого слова не был.

Такое случалось. Нередко в судьи стремился прирождённый следователь, а прокурор норовил стать адвокатом. Заблудившихся в собственном даре видно было сразу. В большинстве случаев Паларику удавалось убедить их поменять ипостась. Некоторые советов слушать не хотели, но это уже было их решением и их ответственностью. Каждый имеет право уродовать себе карьеру и жизнь в полное свое удовольствие.

Но Авдей ставил его в тупик. В нём равны все четыре ипостаси. И для всех четырёх чувствуется хоть и небольшой, но опыт.

Однако невозможно быть и судьёй, и обвинителем, и защитником, и дознавателем в одном лице.

Надо выбрать что-то одно. Но для Авдея это было равносильно тому, чтобы отказаться от трёх четвертей собственной души. Убить себя на три четверти.

К тому же было в нём что-то ещё. Нечто совершенно иное, к юриспруденции ни малейшего отношения не имеющее.

И вот пожалуйста — музыкант. Причём немалого мастерства. Вот так сходу приспособить под себя совершенно незнакомый инструмент… Почувствовать его, понять… Причём взаимопонимание с кмелгом Авдей нашёл почти мгновенно.

Как музыкант он талантлив необыкновенно.

Но беда в том, что как юрист одарён не меньше.

«Как же ты будешь выбирать, Авдей? И нужно ли выбирать, какую из рук себе отрубить? Однако и разорваться надвое, стать и юристом, и музыкантом невозможно».

Дежурство закончилась. Инспекторы уступали места сменщикам.

Авдей взгромоздился на костыли, проковылял в служебный коридор.

К нему подошёл один из инспекторов.

— Авдей, у моего отца знакомый есть. Владелец солидного антикварного магазина. В магазине имеется этнографический отдел. И там есть кмелг. По словам продавца, очень хороший. Его словам можно верить, магазин действительно очень солидный и уважаемый. Кмелг стоит недёшево, но я поговорил с отцом, а он — со своим знакомым. Продавец согласен на беспроцентную рассрочку. Всё равно товар неходовой. За год, максимум за полтора, ты свой кмелг выкупишь полностью. Если, конечно, он подойдет тебе по всем этим триколорам и градусам.

— Год, максимум полтора… — повторил Авдей. — Как раз столько нужно, чтобы наработать руку. Я раньше на вайлите играл. И на фортепиано немного. Они совсем другие… Хотя и нечто общее в технике игры есть. Да, полтора года мне бы хватило, что бы стать… кмелгачом? кмелгером?.. Не знаю, как правильно.

— Кмелгист, — сказал инспектор.

— Да, — согласился Авдей. — Кмелгист звучит лучше всего.

И заковылял к выходу.

Инспектор догнал.

— Так ты берёшь кмелг или нет?

Авдей остановился.

— Не знаю, — проговорил он тихо. — Как-то всё неожиданно. — И решил: — Беру.

— Тогда поехали, — ответил инспектор. — Я с лётмаршем.

Паларик подошёл к Авдею.

— А как же юриспруденция? С карьерой музыканта она не совместима.

Авдей опустил взгляд.

— Полтора года мне надо на что-то жить. Выплачивать рассрочку. Халтурить в работе я не умею, так что за качество инспектирования исковых заявлений можете не опасаться. Но ваше право меня уволить.

Не дожидаясь ответа, Авдей заковылял по коридору. Рядом с ним шёл инспектор.

В дверь позвонили.

Эльван открыл дистанционный замок. В комнату вошёл Авдей.

— Нам пора в Башню, — сказал он.

Эльвана захлестнула ярость.

«Свершилось! — подумал он злобно. — Его колченогая, криворукая и косорожая милость соизволила вспомнить о своём Ассистенте. Днями напролёт этот засранец меня не замечает, но каждый вечер как нанятый заходит, чтобы попросить сопровождать его в Башню. Как будто я настолько туп, что сам не в состоянии усвоить свои прямые обязанности. — Эльван так стиснул пульт дистанционки, что тот затрещал. — Мой Светоч устраивается на работу, а я, его собственный теньм, узнаю об этом в случайном разговоре, причём беседую не со Светочем. Он два дня назад покупает себе музыкальный инструмент, взахлёб рассказывает об этом всем и каждому, только не мне, своей тени. Я даже ни разу не был в его квартире! И не говорил с ним никогда… Я только и делаю, что включаю дурацкий Радужный Фонтан, который не нужен никому, и в первую очередь самому Авдею».

— Вы плохо себя чувствуете, сударь Кадере? — спросил Авдей. — Быть может, вызвать врача?

Эльван дёрнулся как от пощёчины. Он ещё и заботу проявляет, мразь колченогая!

— Я чувствую себя прекрасно, — сказал Эльван холодным, клинково-острым голосом. — А когда ты отсюда исчезнешь, буду чувствовать себя ещё лучше.

— Я чем-то обидел вас, сударь Кадере?

— Уйди отсюда, — велел Эльван. И заорал, срывая голос: — Прочь пошёл! Проваливай!! Вон!!!

— Простите меня, сударь Кадере, — сказал Авдей. — Я не хотел причинять вам боль. Правда не хотел. Не знаю, как это получилось. Простите.

Тихо щёлкнул замок. Авдей ушёл.

Эльван хотел швырнуть ему вслед дистнационку.

И замер на полудвижении, ошеломлённый пониманием.

— Что я сделал… Пресвятой Лаоран, что же я натворил?!

Он говорил со Светочем сидя. Даже головы в его сторону не повернул. Он приказал Светочу уходить. Причём в очень грубой, оскорбительной форме.

Теньму за такое полагалось… Ничего ему за это не полагалось. Потому что ни один теньм никогда бы не сделал ничего подобного.

Эльван перестал быть теньмом.