Клемент слов арестанта не понял. Не хотел понимать. Теньмами не пренебрегали ещё ни разу. Их все и всегда боялись. Пусть ранг у теньмов самый низший, для всевластных это почти вещь, но вещь смертельно опасная. А тут презренный арестант, лишённый имени и дворянства кандальник, жалкая тварь, ничтожней которой нет никого и ничего в империи, считал теньма мусором. Или он по врождённому скудоумию не понимает, в чьей руке находится его жизнь?

— Ты не боишься умереть? — спросил Клемент.

— Боюсь, — спокойно ответил арестант. — А пыточного кресла боюсь ещё больше, чем смерти. Но мне глубоко безразлично, кто меня туда пристроит — ты, твой хозяин-император или один из тех долбанов-охранников за дверью. Все вы червяки из одной помойки, и цена вам одинаковая.

— Ты мнишь себя выше государя?

— Конечно. И превосходство моё истинно, а не мнимо. Мне было ради чего жить, и есть, ради чего умирать. А вам всем — нет. Вы пустоцветы.

— Я спросил тебя о государе, — зло сказал Клемент.

— А я уже ответил, что всем вам одна цена — бластерный заряд.

Сайнирк не лжёт. Он действительно не видит разницы между государем и его теньмом. Считает их обоих одинаковой грязью, на которую и глянуть-то гадостно.

И в этом Клементу арестанта не переломить. Ни болью, ни лестью не заставить изменить мнение.

Такого теньм не ожидал. Клемент и представить не мог, что такое вообще когда-нибудь произойдёт. Ведь он тень императора, превыше которого в Бенолии нет никого и ничего. Поэтому и Клемент, когда находился подле императора, а тем более — когда являл волю государя его подданным, был высок недосягаемо. А для кандальника Клемент стал куском мусора именно потому, что был теньмом и предвозвестником императора, которого мятежник за людя, достойного уважения, не считал. До сих пор императорского посланца боялись и почитали во имя его хозяина, а теперь из-за него презирали.

Клементу стало обидно и горько. Обжёг стыд — и за себя, и за императора, словно они вдруг оказались голыми посреди площади, а прохожие смеялись и тыкали в их сторону пальцами. Это было несправедливо и бессмысленно до жестокости.

— Нельзя судить о людях, которых не знаешь, — сказал Клемент арестанту.

— Людей узнают по делам, — ответил тот. — А достойными уважения делами твой император похвастаться не может. За всё время своего правления ничего по-настоящему полезного для Бенолии он так и не сделал.

— А свои дела ты считаешь для Бенолии полезными?

— Да. Потому что всё, что я делаю, имеет лишь одну цель: выстроить жизнь в Бенолии так, чтобы все её люди каждое мгновение чувствовать себя людьми, а не тенями.

Клементу сказать было нечего — любые слова разбивались об уверенность арестанта в высочайшей ценности своих дел, как стекло о гранит.

Но почему такой уверенности нет у Клемента? Ведь его дело, его жизнь ещё ценнее — он служит императору. Откуда взялось ощущение зря потраченных лет? Куда подевалась уверенность, что быть теньмом — наивысшее мастерство из тех, какие доступны людям?

Клемент тряхнул головой, прогоняя ненужные мысли.

— Тебя расстреляют сегодня же, — сказал он Сайнирку. — Приказ предвозвестника судебного подтверждения не требует.

Арестант заметно побледнел, но ответил уверенно и твёрдо:

— Я не напрасно жил, а значит и умру не зря. Но этого тебе тоже не понять, ведь ты низвёл себя от людя до уровня тени. — Сайнирк смотрел на Клемента с гадливым недоумением: — Как только можно выбрать такую работу…

Слова кандальника обожгли болью. Для него теньм был не мастером истинного дела, а никчёмной и жалкой пустышкой.

Вернулась чуждая и невозможная мысль — жизнь потрачена зря.

Нет, не может этого быть! Всё не так. Клемент резко взмахнул рукой, отметая сомнения.

— Стать теньмом — это веление Судьбы! — сказал он не столько Сайнирку, сколько себе. — Высший жребий, которого удостаиваются немногие. Знак избранности. Искусство, которому учатся с детских лет и до конца жизни.

— Что?! — вскричал Сайнирк, дёрнулся, будто от удара. — Что ты сказал? Как учатся?

Клемент ответил презрительным взглядом. Все вельможи одинаковы, даже если становятся мятежниками — уверены, что теньмы и булки с повидлом растут где-нибудь на ветках сами собой, как жёлуди на дубе.

Сайнирк поднялся со стула, посмотрел на Клемента долгим взглядом и… — тут Клемент едва не задохнулся от изумления и растерянности — …Сайнирк встал перед ним на колени, поклонился чельно. Выпрямился на полупоклон и сказал:

— Простите меня, сударь.

Клемент уставился на него с оторопелым недоумением:

— Что?! Почему?!

Сайнирк посмотрел на Клемента с искренней и острой жалостью, опять чельно поклонился и сказал:

— Сударь, мне и в голову не приходило, что вас начинают калечить с самого детства. Увечат душу, чтобы превратить из людей в тени. А ведь мы ничего не сделали, что бы вас защитить. Тратили время на всякую глупость, на межпартийную грызню. Простите нас, сударь. Хотя… Такое простить невозможно. И это правильно.