По мокрому песку от «Рогатого Орла» к «Рогатой Свинье» спешил человек лет пятидесяти, с красным морщинистым лицом и полуседой-полурыжей бородой, которая казалась ржавой. Такие же волосы неровно торчали из-под войлочного колпака, а желтые глаза сияли молодым задором.

– «Свинья»! – кричал он, еще не дойдя шагов пятнадцать. – «Свинка» моя! Не ждал тебя увидеть! А где же два твоих одинаковых хозяина! Э, да ты под седлом у кого-то другого!

Он остановился в нескольких шагах от корабля и смотрел теперь на Гельда с явным любопытством и ожиданием.

– Здравствуй, Эгиль по прозвищу Угрюмый! – сказал Гельд и спрыгнул на песок. – Ты – тот самый человек, с которым я вот только что безумно жаждал встречи!

– Наверное, чтобы выразить восхищение моим кораблем? – уточнил рыжий.

– Вроде того. – Гельд вытер мокрое лицо.

– Я тебя где-то видел! – уверенно определил Эгиль, без опаски подойдя и по-дружески положив Гельду руку на плечо. – Но не помню где. Я встречал столько разных людей… Знаю одно: «Свинью» я делал для сыновей Стуре-Одда из Аскефьорда. Надеюсь, ты не победил их в бою и не отнял у них корабль?

– Нет, они сами мне его одолжили по дружбе. И пусть «Свинья» сбросит меня в море, если это не так!

– Она так и сделает! – заверил его Эгиль. – Однако пока что, я вижу, она служит тебе неплохо.

– Неплохо? – Гельд криво дернул ртом, пытаясь недоверчиво улыбнуться, но улыбка пока не получалась. – Только что мы все думали, что она задумала убийство! Меня зовут Гельд Подкидыш, я воспитанник Альва Попрыгуна из Стейнфьорда, из Усадьбы Над Озером, – запоздало пояснил он. – Из Барланда. Тебе, конечно, виднее, хорошо ли послужил мне твой корабль. Но я бы сказал, что «Свинья» закусила удила и понесла, никого не слушая.

– А ты не видишь? – Эгиль махнул ему рукой на море, где уже ревела самая настоящая буря. Их то и дело окатывали холодные брызги, и им приходилось кричать, чтобы услышать друг друга. – Наш «Орел» тоже предпочел вылететь на сушу, хотя, признаться, мы собирались ночевать совсем не здесь. Но, как видно, двинуться отсюда раньше утра не получится. Пошли-ка ты своих людей за дровами. – Эгиль взмахом руки указал ему едва заметную тропку, что уводила с отмели вверх по крутому берегу, к ельнику. – Обогреемся, тогда и поговорим.

Пока барландцы добывали топливо и ракладывали костер, корабельный мастер увел Гельда к своему судну. Собственно, корабль принадлежал одному слэтту. Эгиль сделал для него «Рогатого Орла» и сопровождал в первом плавании, чтобы по пути познакомить с нравом суровой птицы. И, как оказалось, не зря. Слэтты тоже перепугались до смерти, когда «Орел» внезапно перестал повиноваться рулю и веслам и кинулся искать, где бы выбраться на берег. Вот здесь и пригодился Эгиль. Он страшно обрадовался случаю показать несравненные качества своего детища и объяснил, что его корабли при первых признаках далекой бури сами собой устремляются к берегу и выбираются на сухое место, сколько бы подводных камней и прочих препятствий им ни грозило. И даже если глупые люди хотят им помешать, умные творения веселого Эгиля ни за что не дадут воспрепятствовать собственному спасению.

Сидя у костра между Гельдом и слэттом, которого звали Сигвинд сын Хаука, Эгиль толковал обо всем этом многоречиво и охотно. Укрывшись от ветра за бортом «Орла», они до глубокой ночи беседовали, притом говорил в основном Эгиль.

– Видел бы ты мою «Жабу»! – твердил он Гельду и призывал слэтта в свидетели. – Скажи ему, Сигвинд! Ведь правда, лучше «Жабы» корабля нет! Знаешь, я всех моих детей люблю одинаково, но «Жабу» больше всех! Была бы у меня память получше, я бы тебе повторил стих, который в ее честь сложил Сторвальд Скальд, а уж он свое дело знает! Может, кто-то скажет, что у меня странный вкус, но нельзя спрашивать отца, почему он одного ребенка любит больше других! Даже если тот и не самый красивый! А моя «Жаба» была куплена Хеймиром ярлом и подарена на свадьбу его невесте, Хельге дочери Хельги. Это теперь ее корабль, а она отпускает «Жабу» на Квиттинг собирать железо.

– А эту красавицу, – Гельд кивнул на «Свинью», – ты тоже предназначил для сбора квиттингского железа? Только даром, в виде дани?

– А почему бы и нет? – не смутившись, ответил Эгиль. Он не видел разницы между фьяллями и квиттами. – Уж наверное, она послужит не хуже!

– А ты не боишься, что твои «дети» встретятся когда-нибудь в бою? – решился спросить Гельд. – Говорят, для любого отца это большое горе. Можно сказать, проклятье.

Бродячий корабельный мастер Эгиль Угрюмый пользовался дружбой и доверием всего Морского Пути и слыл мудрым человеком. В нем воплощалась та мудрость выше родов и племен, к который Гельд так стремился, и именно у него хотел получить ответ на этот острый и не совсем учтивый вопрос.

– А почему я должен этого бояться? – Эгиль подвигал бровями, точно это никогда не приходило ему в голову. – Ведь моя «Жаба» никогда не будет бодать мою «Свинку», хоть я и дал рога им обеим. А если всадники той и другой вздумают убивать друг друга, то… Конечно, меня это не порадует, но разве я могу им это запретить? Это их дело. Они воины – они дерутся. А я корабельный мастер, я строю корабли. Всякому, кто покажется мне достойным человеком, всякому, кому не жаль отдать работу моих рук, ума и сердца. Делать обязательно нужно: и руками, и умом, и сердцем. Я всегда так говорю, и не беда, если ты уже от меня это слышал. А если где-то кто-то воюет, так что же, всем остальным сложить руки и сесть среди женщин? Попросить себе прялку? Делай свое дело. Вот так я понимаю.