Первый акт был на грани провала, но я вспоминаю о нем, как о милой сердцу русской провинции, с особым теплом. Пермский театр Оперы и балета дал "Половецкие пляски" и "Призрак розы" - два балета Михаила Фокина, которые, едва явились граду и миру, перлами упали в "сокровищницу" мирового искусства. С первым (1909) Сезоны взяли Париж, со вторым (1911) - отстояли в Монте-Карло право завоевателя. И что же сегодня? Попытка реконструировать некогда сенсационные декорации и костюмы Рериха, увы, не удалась. Столбы дыма еще поднимались из приземистых кочевых юрт, еще солнце золотило даль неба, но рериховская передача дыхания степей и таинственности затишья ушла, как вода сквозь песок. О сценографии "Призрака розы" лучше и вовсе умолчать, чтобы не потревожить памяти Льва Бакста. Но музыка Бородина осталась. И если некогда она была главным оружием для вдохновения Фокина, то теперь она стала главным оружием для Пермского балета. Она, как и сто лет назад, пронзала зрителя то негой Востока, то ошеломляла необузданностью темперамента половцев.

Что же касается "Призрака розы", то он и впрямь превратился в призрак балета Фокина. Мария Белоусова (Девушка) и Роберт Габдуллин, по всей видимости, так переволновались перед выходом на сцену Большого, что с трудом справлялись со сложностями фокинской хореографии. Но даже в столь условном исполнении "Призрак розы" сохранил ноты томной прелести Карсавиной, трепет ресниц которой был виден с галерки театра, а также напоминание о способности зависать в воздухе во время прыжка Нижинского, и представление того, каким же хореографическим бизе с летучим ароматом ванили был этот фокинский шедевр!..

Балет - предельно эфемерное искусство. Дягилев конвертировал его в знак и символ, который, согласно Конфуцию, стал управлять миром. Сначала явно, потом менее заметно, эффект же управления оказался для меня самым непредсказуемым. Года четыре назад на одном из телеканалов показали фильм "Анна Павлова". Обычный такой фильм о судьбе балерины: с настроением летящих кленовых листьев, с "духом" первых "Сезонов" в Шатле и с "Умирающим Лебедем" Сен-Санса. Фильм я смотрела с восемнадцатилетней дочерью. В финале, в сцене смерти героини, глаза её заволокли слезы. "Жаль, конечно, - сказала я.
– Гениальная балерина, и так рано умерла". "Да мне не Павлову, - последовал ответ, - мне Россию жалко". Мы не заметили, как взросло поколение, для которого "призрак розы" - не грёзы и не сожаление об исчезновении "прекрасной Империи", а стремление эту "Империю" воссоздать. Но это уже совсем другая история…

С 80-х годов Владимир Анатольевич Пожидаев считался в той среде, которой и я принадлежал: среде Свиридова, Бориса Чайковского, профессоров и выпускников Российской академии музыки имени Гнесиных, - человеком одновременно очень талантливым, притом по-русски талантливым, погружённым в родную традицию, и крайне порядочным, по-старосветски совестливым. Музыку его слышал с юности, пока существовали симфоническая и народная редакции Всесоюзного радио. Пьесы Пожидаева там часто звучали и очень мне нравились за хрустальную чистоту - таким бывает лес после грозы, когда вновь поют птицы, и прозрачнейшие капли, повисшие на ветвях, превращают свет засиявшего солнышка в сотни разноцветных радуг. Нравилась (и нравится) музыка Владимира Анатольевича и за ясно и бесстрашно выраженную русскую национальную мелодику - поверьте, в наши дни это совсем не безопасно для композиторской карьеры.

А вот лично познакомиться с Пожидаевым, ставшим заслуженным деятелем искусств России, мне довелось уже в XXI веке. Должен сказать, что он совершенно покорил меня и как человек, и как музыкант. Был он совсем не стар, но очень болен, ходил и говорил с трудом. При этом необычайный свет исходил от него и перетекал в его сочинения - как теперь выясняется, последние.

Никогда не забыть премьеру его симфонии на одном из недавних фестивалей "Московская осень". Перед тем отгремело чрезвычайно многозвучное, громкое и при этом эпически долгое сочинение одного из наших "новаторов", вызвавшее лишь усталость и недоумение. И как глоток свежего воздуха - причём не городского, а деревенского, с отчётливо витающими в невесомой музыкальной ткани белой церквушкой на изумрудном холме и пасущимся у кристальной речки благодушным стадом - лаконичная, негромкая и, вместе с тем, потрясающая симфония Пожидаева. Классическая симфония.

Сейчас уже никак не исправить - но большой передачи с ним я так и не сделал. Мы договаривались, что он придёт на радио в такой-то день - но накануне он звонил и извинялся: "Заболел". Что стоило мне взять магнитофон и подъехать к нему домой? Но нет, всё казалось: успеется…

А 14 апреля - звонок: "Ночью умер Пожидаев". Шёл ему всего 63-й год…

Но одна совместная работа у нас с Пожидаевым всё же была. Со времён Гостелерадио он не имел качественных записей. Современным фирмам звукозаписи, радиостанциям и телевидению сочинения лучших творцов страны неинтересны. И записывал Владимир Анатольевич свои концерты на бытовой кассетный магнитофон - с соответствующим качеством. Я вызвался очистить записи от шумов, отмонтировать, записать на компакт-диски. Так и познакомился, в числе прочих прекрасных сочинений, с вокальным циклом на слова Юрия Кузнецова. Потрясающая музыка! Под стать стихам! Первое капитальное, на века сработанное, произведение по стихотворениям величественного и сурового поэта-классика! Но, по-моему, даже представители патриотического поэтического цеха не знают о существовании этого цикла…

Владимир Довгань, член правления Союза московских композиторов:

Пожидаев был неравнодушным и активным человеком. Интенсивно занимаясь творческой деятельностью, ведя большую работу в Союзе композиторов России, он находил время и силы для разнообразной общественной деятельности и во Всесоюзной композиторской организации, и в Московской, и вне рамок нашего творческого союза. Но главное - он оставил прекрасную музыку.

Отчего крупнейшие композиторы умирают до срока? Ответ очевиден - от унижения. О материальной стороне этого унижения уже ходят анекдоты.

"Встречаются два композитора.

–  Пpивет, как дела, чего ты всё в лохмотьях ходишь? Навеpное, симфонии сочиняешь?

–  Да, симфонии… еле-еле концы с концами свожу… Hу, а ты как?

–  Классно всё, вот вчеpа новый "меpс" купил.

–  И как же ты такие бабки зашибаешь?

–  Пишу музыку для pекламных pоликов.

–  Да? Как интеpесно! Ну, напой чего-нибудь из последнего!

–  Hу, напpимеp, вот это: "Мм-м, Данон!"

Дополню лишь, что никогда в истории состоявшиеся сочинители большой музыки не были нищими - только теперь и только на постсоветском пространстве. У тяжело больного Пожидаева не было денег на лечение. А ведь мы, будучи студентами музыкальных вузов, изучали гневные статьи о том, как бедный Бах страдал, творя кантаты и страсти для церкви св.Фомы (работая по специальности и содержа при этом жену и 18 детей), а ещё более несчастный Гайдн унижался, сочиняя симфонии для князя Эстергази, а не менее гонимый Чайковский мучился, принимая пенсион сначала от фон Мекков, потом от царя; и уж совсем трудно пришлось Римскому-Корсакову, который - о, ужас!
– был вынужден получать солидные гонорары за оперы от императорских театров. Потом перестроечная пресса дружно принялась сокрушаться по поводу "репрессированных" Прокофьева и Шостаковича, каждое сочинение которых, между прочим, исполнялось за госсчёт в главных залах страны лучшими музыкантами и приобреталось министерством культуры. Сейчас бы нам такие мучения… Я вовсе не о низком - я о вечном. Ведь деньги для композитора - это прежде всего досуг, необходимый для сочинительства. Нет досуга - нет опусов.