Зато в середине, возле мачты, у Хагира с десятком хирдманов имелся простор. Гранны были отлично вооружены и неплохо выучены, их не смутили сила и стремительность натиска. Мечи квиттов были встречены плотным строем щитов, что норовили прижать врага к борту, и квиттам пришлось потрудиться, чтобы дать размах своему оружию. Хагир первым проломил стену щитов: его секира с такой мощью ударила в лоб гранна, что продавила шлем и отбросила того к другому борту. Всплеск торжества, порыв – вперед; мимо свистнуло копье, Торд кормчий упал, и некогда осознать потерю…

Ликующий рев впереди – Стормунд добрался до Вебранда. Секиры он уже лишился, вместе с половиной чьего-то черепа отправив ее за борт, и теперь бился мечом. Казалось бы, что за противник – невысокий, приземистый Вебранд – для «урагана в кулаке»! Но сила Вебранда оказалась как нить клубка, что катится по полу и безостановочно разматывается – дальше и дальше, без конца! Стормунд рубил яростно и неудержимо, доверяясь слепой волне боевого азарта, но половина его ударов проваливалась в пустоту, а половина оказывалась отбита. Не дрогнув под мощным напором, Вебранд ловко уклонялся, заставлял противника терять силы попусту, а сам наносил удары точно, хладнокровно и действенно. Его стальной клинок, который он звал Серым Зубом, кусал быстро и точно.

Два намертво сцепленных корабля качались на волнах, волны слизывали с бортов потеки крови, тела с раскинутыми руками летели за борт и исчезали в воде. Лязг железа и крики отражались от близкого каменистого берега, терялись между деревьями на склонах гор. И старые ели равнодушно смотрели на кровавое кипение битвенного котла.

Дикий вой вдруг взвился над морем, взлетел, как стрела, пущенная прямо в небеса. Хагир оглянулся, и в глазах его отпечаталось, резкое и невероятное, как бывает только во сне: Стормунд, изумленный и сбитый с толку этим воем, застыл, прикрывая грудь поднятым клинком. А Вебранд вдруг прыгнул вверх и вперед, с троллиным проворством, сам как кулак невидимой руки, и обеими руками обрушил свой Серый Зуб на голову Стормунда. Из-под оковки шлема хлынул ярко-красный поток, залил и обезобразил лицо. Кровь заструилась по темной бороде Стормунда, закапала на грудь, и клинок в руке склонился вниз, опустился, выпал на днище корабля… И сам Стормунд упал, огромный и тяжелый, как великан, и беспомощный, как камень, а вокруг него нет никого из своих…

Сильный удар обрушился откуда-то сбоку, рука Хагира сама дернулась и подставила щит, но потрясение его было так велико, что Хагир не успел собраться и не удержался на ногах. Деревянный борт будто сам рванулся к нему, больно ударил по боку. Локтем оттолкнувшись от борта, Хагир успел вскинуть вторую руку с мечом, выпрямиться и отбить новый удар. Вскочив на скамью, чтобы иметь больше простора, он замахнулся и ударил кого-то из граннов по голове; клинок скользнул по шлему, голова отшатнулась, а с другой стороны к Хагиру метнулось острие копья. Хагир не видел его, но кожей ощутил его хищное змеиное движение; он рванулся, стремясь уйти из-под удара, и вдруг корабль сильно качнулся, борт ударил сзади под колени, и скамья сама вывернулась из-под ног. А может, и не корабль качнуло, а в голове у Хагира от напряжения вскипела кровь – и холодная пропасть распахнулась внизу и сомкнулась вокруг.

Хагир очутился в воде; меч выскользнул из руки и пропал, но щит, к счастью, оказался под ним, иначе, оглушенный, он мог бы разом пойти ко дну. Вода мигом отрезвила и заставила бороться за жизнь; Хагир вынырнул, вдохнул; перед глазами мелькнул темный борт корабля, волны толкали к нему. Хагир погреб прочь; в голове гудело, в глазах мелькали пятна, вода облизывала лицо и мешала дышать.

Стормунд Ершистый лежал у ног Вебранда, гранны уверенно очищали «Бобра» от людей. Иные прыгали в воду и пытались уплыть, иные сдавались: после гибели вожака рассчитывать было не на что.

– Эй, ребята! – радостно закричал своим людям Вебранд. – Поймайте-ка мне вон того, длинноволосого: сдается мне, эта рыбка чего-нибудь да стоит!

Застучали секиры: гранны вырубали крючья, освобождая «Змея». Часть дружины осталась на «Бобре» присматривать за пленными, которые сбились в кучу у мачты, остальные разобрали весла. На легкой волне «Змей» двинулся вслед за Хагиром. Наполовину оглушенный, тот плыл в открытое море, не видя этого, он лишь бессознательно стремился оказаться подальше от корабля. Плыть было тяжело, мокрая одежда сковывала движения. Когда сверху вдруг упала сеть, Хагир даже не понял, что это такое. Он забился, как рыба, и чуть не пошел ко дну, но трое граннов спрыгнули в воду и, подцепив сеть тем же железным крюком, помогли поднять его на борт.

Хагир упал на днище «Змея», ударился головой о край скамьи. Сквозь огненные пятна в глазах и напористый шум крови в ушах он даже не мог разобрать, что с ним происходит.

– Пусть так и лежит, – проскрипел над ним голос Вебранда. – Нет, пока не распутывай! Правь к берегу, ребята. Там посмотрим, что за птицу-рыбу мы поймали!

Длинный летний день шел к концу, между стволами берез на опушке уже висели густые серые сумерки, пламя костра делалось все более и более плотным и ярким. Оба корабля, с изрубленными и залитыми кровью бортами, были вытащены на берег и стояли рядом, как братья. Но участь их хозяев оказалась различна: усталые и довольные гранны сидели вокруг костра и варили кашу в большом железном котле, а усталые и подавленные квитты лежали на жесткой каменистой земле чуть поодаль. Несколько тяжелораненых стонали в забытье, но перевязать их пока не получалось: победителям было не до того. От дружины Стормунда Ершистого осталась едва половина.

Хагир, с которого сняли сеть, заменив ее веревкой, то и дело поглядывал на опушку смешанного, елово-березового леса. Возле него на берегу лежали связанными тринадцать человек, да сам он четырнадцатый. Не может быть, чтобы из дружины «Бобра» больше никого не осталось! Было тридцать девять человек, не считая самого Стормунда. Ближе к воде гранны сложили убитых, и в квиттинской куче оказалось восемь или девять тел, точнее Хагир со своего места не мог рассмотреть. Когда мертвые лежат вместе, вообще трудно определить, где чья рука, нога, спина, голова… Он никого не мог узнать, и от этого боль потери пока не ощущалась. Но это же и давило: люди, знакомые, как братья, вдруг стали неразличимыми, неузнаваемыми, не людьми вовсе… Война была младше Хагира всего на девять лет, он нагляделся на мертвых, но все никак не мог привыкнуть.