— Что-то в этой галактике очень любят несчастненьких, — ухмыльнулась Лея. — Например, мой несчастный приёмный отец. О ужас. Дама сердца ему отказала. Власти у него оказалось — пшик. И только дочь той, кого он любил от того, кого он ненавидел, скрашивала его печальные дни…

— Лея.

— Что?

— Я ведь не о Бейле.

— Ну, о Бене. Тот тоже когда-то сделал свой выбор.

— Нет. Неверно. Ты не понимаешь. Этот выбор сделали за него. И… заставили этому выбору подчиниться. Я-то знаю. Со мной то же самое.

— Причём это то же самое проделал всё тот же Бен!

— Да. И ещё Йода. Понимаешь, это цепочка. Дурная зависимость. Когда каждый по этой цепи передаёт свою несвободу другому. Оби-Вану нечего мне было передавать. Кроме своей несвободы. У него не было ничего больше. Ты это понимаешь?

— Братишка, ты хочешь понять всех и вся? И простить?

— Но ведь отец жив. Непоправимого не случилось. И поэтому я могу подумать и…

— Братишка, — жёсткое лицо Леи неожиданно смягчилось, — и тебя такого хотят сделать ситхом?

— Да не хотят! — Люк засмеялся. — Мне отец сказал, что они раскрывают природу, а не ломают людей… Что я похож на его мать, мою бабку, — он с невероятной гордостью посмотрел на Лею. — Он мне про неё много рассказал. Он… он принимает меня такого. Я для него неопасен. Потому что я его люблю.

— С ума все съехали, — сказала Лея. — Тоже мне, огонёк… А вот я прощать не умею, — сказала она задумчиво. — Никому и ничего. Палпатин поступил умно, когда пошёл ко мне сам. На Вейдера у меня аллергия. Не прощаю людей, которые меня видели слабой. Что ты смеёшься?

— А ты себе возьми фамилию Вейдер.

— А… не, не возьму. Если ты намекаешь на то, что у нас с ним похожи реакции…

— Да не похожи, а в точку.

— …то это совсем не повод, чтобы дружески обнявшись, уйти в закат. Скорей наоборот. Такие как мы, друг друга не переносят. На одной территории, — она задумалась и замолчала. — Удивительно ставит мозги ощущение себя настоящей, — пробормотала она. — Только это отнюдь не означает мир, дружбу и всеобщую любовь. Напротив…

— Возможно, — кивнул Люк. — Для тебя — так. А со мной по-другому. Я ведь другой. Понимаешь?

— Да.

Сестра смотрела на брата. Медленно кивнула. Раскрыла ладонь. Остатки мяча, похожие на лохматый цветок, вспорхнули с пола и опустились прямо в ладонь.

— Что-то изменилось?

Она кивнула:

— Изменилась я.

— Ты такая же резкая.

Она пожала плечами.

— Я не о характере.

— А о чём?

— Обо всём сразу, — она вздохнула, закрыла глаза, вновь открыла. — Почему бы не сказать? В моей голове меняют друг друга геологические пласты. В моей душе — тоже. Панцирь убран. И глаза стали видеть. Понимаешь ли, дело не в сломе мировоззрения, а в аккуратной маленькой такой фигне — я стала видеть. Мир стал другой. И я стала осознавать себя другой. На фоне того, что со мной происходит, вся эта импо-ребельская грызня — такая мелочь… — она откинула голову и рассмеялась переливчато-горловым смехом. — Не знаю, что ты там нашёл в своей голове. А я в своей нашло глубочайшее чувство неполноценности. О котором даже не подозревала. Не чувство. Ощущение. Я ведь ощущала, что слепа. Мне было тесно и душно. И плохо. И всё это билось, как птица — в коробке из картона. И всё никак не могло начать дышать. И закрывало слепые газа и било. Мир, чтобы ему стало так же больно. Людей — по той же причине. Врагов. Нет, дело, конечно, не только в этом. Бить я умею и люблю. Но это стимулировало, и как, мою эту… вечную непримиримость. Мне просто не хватало жизни, — она смотрела невидящими глазами перед собой. — Что-то было нужно. Бой, война. Я и воевала.

Она невесело усмехнулась и пожала плечами.

— А мне не нужна война, — сказал Люк. — Но я воюю. А должен примирять.

— Откуда ты знаешь?

— Просто знаю.

— Что-то странное происходит вокруг, — сказала Лея. Не о Люке. — Жаль, не могу понять.

— Я чувствую тоже, — Люк кивнул. — И, к сожалению, тоже очень смутно.

Они переглянулись.

— Достаёт быть первоклашкой в возрасте студента? — спросила Лея.

— Ага.

— Меня тоже. Я вот подумала…

— Да?

— Если нам позвонить…

— Связаться?

— С императором и Вейдером. Потому что…

— Да, я бы тоже не прочь получить информацию о мире. Потому что сам её не могу добывать. Хотя…

— Что?

— Ничего, — ответил Люк. — То есть, что-то есть точно. Но это слишком неопределённо. И это касается только меня.

— Тебя?

— Да. Потому что это связано с Оби-Ваном.

— А при чём тут этот старый козёл?

— При том, что это мой учитель.

— Который учил тебя неделю?

— Нет. Четыре года как минимум. Не бою. Он… строил мою жизнь. И я… строился. И мы связаны друг с другом. Хотим мы этого или нет. И я за него в ответе.

— Ты — за него?

— Да, — ответил Люк. — Потому что он будет слушать только меня.

— Слушать? А зачем ему тебя слушать?

— Потому что никого другого он не услышит. И ни с кем другим не будет говорить. И любого другого оттолкнёт. И останется с одиночеством… и с собою. Я должен… я должен ему вернуть…

— То добро, которое он тебе сделал?

— Жизнь, — сказал Люк.

— Жизнь?

— Да. Жизнь.

— Я тебя не понимаю.

— Я… не знаю, как это объяснить яснее, — Люк вдруг ухмыльнулся. — Это глупо ужасно. Это ж я. Как всегда. Тебе это, например, ничего не напоминает?