Разочарования в манихействе пришло к Августину на двадцать девятом году жизни из-за неспособности этого учения объяснить многие физические явления окружающей действительности. «К тому времени, — вспоминал Августин, — я прочел немало книг разных философов и, сравнивая их положения с бесконечными манихейскими баснями, начал приводить к выводу, что слова тех, у кого хватило ума исследовать временный мир, хотя они и не обратились к Господу, звучат убедительней… У них было сказано много верного о природе, их разумные объяснения подтверждались вычислениями, сменой времен, движением звезд. Я сравнивал все это со словами Мани, приведенными в его многочисленных сочинениях, и не находил ни одного стоящего рассуждения ни о солнцестояниях, ни о равноденствиях, ни о затмениях, ни вообще о чем-либо таком, о чем говорилось в книгах мирской премудрости…»

Его рвение к Мани после этого сильно охладело.

Как раз в это время, в 383 г., Августин переехал в Рим и стал там преподавать грамматику. «Сперва у меня было лишь несколько учеников, но постепенно имя мое становилось все более известным», — вспоминал он. Впрочем, Достигнутый успех не удовлетворял Августина. Через полгода, узнав, что к префекту Рима поступило прошение из Медиолана подыскать для их города 236 учителя риторики, он пустил в ход все свои связи для того, чтобы занять вакантное место. И это ему удалось.

В Медиолане Августин прожил три года и испытал настоящий духовный кризис.

Сначала, разочаровавшись в манихействе, он поддался влиянию философской секты академиков (в современной терминологии — скептиков). Он объяснял это тем, что, отчаявшись найти дальнейшее удовлетворение в манихейском учении, был увлечен утверждением академиков о том, что надо во всем сомневаться, так как человеку не дано постичь истину. Однако подобного рода учение не могло надолго заполнить пустоту в его душе. В этот критический период Августин нашел спасение в философии Платона и неоплатоников. В особенности многим (как и все отцы церкви IV в.) он был обязан Плотину. Сочинения этого величайшего мыслителя поздней античности стали тем последним звеном в цепи духовных исканий Августина, воссоединившим его с христианством.

Первый, с кем познакомился Августин по приезде, был знаменитый на всю империю медиоланский епископ Амвросий. «Сей человек Божий отечески принял меня, — вспоминал он, — и я сразу полюбил его, вначале, правда, не как учителя истины, найти которую в Церкви… я тогда и не мечтал, но как человека доброго и благожелательного. Я прилежно выслушивал его проповеди, но не ради их содержания, меня интересовало, соответствует ли его красноречие его славе».

Однако постепенно вместе со словами в его душу стали проникать и мысли. «Прежде всего мне начало казаться, что эти мысли вполне доказуемы и вполне можно защитить православную веру от нападок манихеев, что прежде казалось мне немыслимым. Особенно произвели на меня впечатление буквальные и очень удачные толкования некоторых загадочных стихов из Ветхого Завета. Когда же я узнал о духовном объяснении этих текстов, то стал уже всерьез укорять себя за то, что некогда так легкомысленно поверил хулителям Закона…»

Природа зла по-прежнему оставалась для Августина главной проблемой, которую он никак не мог разрешать для себя. Но он уже чувствовал, где должно искать ответ на этот вечный вопрос. Августин вновь стал внимательно и вдумчиво изучать Священное Писание, и постепенно мрак заблуждений стал рассеиваться перед ним. «И тут я понял, — вспоминал он, — что только доброе может становиться хуже.

Действительно, абсолютное добро не может претерпевать изменений, вообще же не доброму некуда ухудшаться. Ухудшение наносит вред, ибо умаляет доброе в добром… Если доброе совсем лишится добра, оно исчезнет… и его не станет. Но пока оно есть, оно есть как доброе, и поэтому все, что есть — благо…» Бог сотворил все добрым, и в мире нет ничего, что не было бы сотворено Богом. И нет зла не только для Бога, но для всего сотворенного, ибо нет ничего, что пришло бы извне и нарушило установленный Богом порядок. Обычно злом полагают что-то одно, взятое само по себе, что не согласуется с чем-то другим. Однако если оно согласуется с чем-то третьим, то значит там оно уже не зло, а добро. Так Августин разрешал для себя один из самых мучительных вопросов. После этого он по-новому взглянул на христианство. «Я жадно ухватился за Книги, продиктованные Духом Твоим, — пишет Августин в своей «Исповеди», — и прежде всего за послания апостола Павла. Исчезли все недоумения, бывшие у меня прежде, когда многое у него казалось мне противоречивым…»

Чем более Августин проникался христианскими идеями, тем более крепло в нем желание изменить свою жизнь. Он охладел к риторике и вскоре совсем оставил преподавание (этому способствовала и начавшаяся у него болезнь голосовых связок, что привело к изменению и ослаблению голоса). Одно время, по настоянию матери, он всерьез думал о браке и даже посватался к девушке из благородной семьи. Ему ответили согласием, но свадьба была отложена на два года, так как невеста была еще очень молода. В связи с этим Августин должен был расстаться со своей прежней сожительницей. Она отбыла в Африку, оставив Августину своего сына Адеодата Но ожидаемая свадьба так и не состоялась.

В 387 г. Августин был крещен Амвросием и после этого навсегда оставил Италию с твердым намерением начать новую жизнь. Победив в себе страсти, которые обуревали его в юности: любовь к женщине и любовь к красноречию, дававшему славу и почести, Августин решил всецело посвятить себя служению высшему человеческому идеалу, который (в полном соответствии с учением Платона) виделся ему тогда в том, чтобы путем отречения от земных благ подняться до созерцания высшего или абсолютного блага, тождественного истине и красоте, а также Богу и Логосу. От отца Августину досталось небольшое имение в Тагасте. Он прожил здесь в тиши и уединении три года (388–391). Постепенно его увлечение неоплатонизмом прошло.

Зато он все более проникался аскетическим духом христианского учения. Знаменитые слова Христа: «Если хочешь быть совершенным, поди, продай имение твое и раздай нищим… и приходи, и следуй за Мной» — все более волновали его. Наконец он продал принадлежавшую ему часть отцовского имения, отдал вырученные деньги тагестской церкви и нищим отправился в Гиппон. (В этот город его настоятельно приглашал один богатый друг.)

Августин писал позже, что явился в Гиппон совершенным бедняком и «не принес с собой… ничего, кроме платья, которое тогда было на нем». В то время он еще не помышлял о священническом сане. Но случилось так, что епископ Гиппона Валерий, грек по происхождению и уже пожилой человек, тяготился своей главной обязанностью говорить проповеди народу. Приезд Августина подал ему мысль привлечь на службу церкви бывшего учителя риторики, красноречие, благочестие и ученость которого были уже известны в Африке. Эта просьба стала для Августина полной неожиданностью, однако после недолгого колебания он согласился, и в 391 г. был рукоположен в диаконы. Валерий приблизил его к себе, предоставив значительную долю в управлении своей епархией. В 395 г. он посвятил Августина в свои помощники и вскоре после этого умер. Августин занял место Валерия и находился затем во главе иппонийской епископии в течение 35 лет до самой своей кончины.