– Без битвы обошлось, они вроде как люди мирные. Мужей четверо, челяди с два десятка, да там больше холопы. Представляются гостями торговыми, из Итиля. Прикажи допустить их сюда – сами тебе все расскажут.

Князь приказал, и вскоре четвертых хазар уже водили в братчину. Им с трудом расчистили место: Ратиславичи, подогретые вчерашними волнениями, все набились сюда: до смерти хотелось знать, что за гости и с чем прибыли.

Пока хазары, при посредничестве толмача (которого на самом деле звали не Налим, а Алим, что значит «ученый»), снова рассказывали, кто они и откуда, в братчину вошел Хортомил и протолкался к Лютомеру.

– Нет ее нигде, – чуть слышно шепнул он прямо в ухо вожаку. – С утра никто не видел. Бабы говорят, то ли в лес к родне пошла, то ли за травами.

– Поезжай со своими к Просиму, – шепнул в ответ Лютомер. – Если там, привезите. Не захотят отдавать – все равно берите, с мужиками потом разберемся.

Он не удивился тому, что хитрой девки нет в Ратиславле. Даже если бы ее черное дело сладилось, без разбирательств не обошлось бы и ее участие так или иначе выплыло бы наружу. А она, в отличие от любимой княжеской жены, рассчитывать на снисхождение никак не смогла бы.

Хортомил коротко кивнул и вышел, взглядом позвав за собой шестерых парней своего десятка.

– Сестрич твой, стало быть? – расспрашивал тем временем князь Вершина старшего из гостей.

– Истинно так, бек, – отвечал тот, почтительно кляняясь. – Это сын моей покойной сестры и ее мужа, отважного и доблестного Туганаша!

– Сын сестры – все равно что свой сын! Что же ты за сыном так худо смотришь? Сам вроде человек неглупый, знаешь, как на чужой земле себя вести надобно, чтобы хозяев не обидеть и себя под беду не подвести. А он вон что удумал!

– Я с трудом могу поверить своим ушам, бек! Еще когда твой старший сын, доблестный Ла… доблестный и отважный воин, – не вспомнив сразу славянское имя, Арсаман почтительно указал на Лютомера, – рассказал мне об этом, я подумал, что мой бедный раб перепутал славянские слова! Мой племянник разбойничал, похищал чужих женщин! Я умоляю тебя о милости: прикажи привести его сюда и допроси, чтобы и ты, и я услышали, как же все это вышло! Ведь ты еще не приказывал казнить его, он еще жив?

– Жив покуда! – Князь Вершина усмехнулся, видя отчетливый страх в глазах богатого купца, роскошный желтый кафтан которого внушал ему зависть, мало подобающую мужчине. – Богоня, распорядись!

Богомер сделал знак мужчинам, и те вскоре привели вчерашнего пленника, со связанными за спиной руками. Вид у него теперь был помятый и осунувшийся, но такой же гордый и непримиримый.

– Вы его там хоть кормили? – осведомился князь Вершина, окинув пленника взглядом. – Что-то он еле на ногах стоит.

– Кормили, да, говорят, не жрали ничего – ни он, ни другие, – доложили ему.

– А что им давали?

– Рыбы давали. Не хлеб же на этих образин тратить, самим нет!

– Они не взяли бы хлеб! – сказала Замила. – Им вера запрещает принимать пищу, приготовленную руками неверных, то есть всех остальных!

– Ну, было бы предложено! – Борелют развел руками.

Увидев своего вуя, пленник переменился в лице. На лице Арсамана отразились сложные чувства: и облегчение, и досада. Глядя на них, Лютомер понял, что купец с самого начала не одобрял желание племянника поохотиться, и тот, похоже, сделал это родичу назло. Теперь же он в полной мере наказан за непочтительность и ему стыдно – но только перед Арсаманом. Стоявших вокруг «склавинов» он по-прежнему в два зерна не ставил.

– Благодарю Аллаха, что вижу тебя живым, Чаргай! – сказал ему Арсаман. – У меня оставалось на это мало надежды. И хотя погибнуть в бою – великая честь для воина, все же проводить время в плену, в голоде и унижении – совсем не то, чего я желал бы для сына моей любимой сестры. Поведай же нам, как вышло, что тебя обвиняют в столь неблаговидном поступке – похищении почтенных и знатных женщин?

– Почтенных и знатных? – Чаргай бросил на князя взгляд скорее удивленный, чем почтительный или виноватый. – Тогда спроси лучше у него, почему их почтенные женщины ходят везде одни, без единого мужчины, без слуг, да еще и без одежды! Никогда ни моя мать, ни моя сестра, ни другие женщины из достойных семей не могли бы оказаться в лесу одни, да еще ничем не прикрытые! Я подумал, что эти женщины – пери, предназначенные для удовольствия тех, кому посчастливиться завладеть ими. А что ты и любой другой подумал бы на моем месте?

Алим открыл было рот, потом усомнился и бросил взгляд на хозяина. Арсаман закрыл лицо руками, будто в приступе неодолимого стыда, потом поднял глаза и вознес краткую молитву.

– Переводи! Нет, постой, – спохватился он. – Переводи меня.

Лютомер уже смеялся, без перевода поняв речь пленника, люди в недоумении поглядывали на него.

– Чего он такого веселого сказал, а, сыне? – Князь Вершина нахмурился.

– Вон, толмач перевести боится, – смеясь, ответил Лютомер. – Этот упырь говорит, что у них там женщины без мужчин по лесу не бегают и голыми не ходят. А раз ходят, значит, ничьи, бери кто хочет. Вот он и взял, какие понравились.