— Он употребил слово «шок»?

— Да.

— Вы пишете, что врач осматривал детей в день убийства здесь, в Клэнтоне. Как вы это узнали?

— От своего источника, позднее информацию подтвердил сам врач.

— Вы также сообщаете, что сейчас дети проходят курс лечения у родственников в Миссури. Кто вам это сказал?

— Я разговаривал с их теткой.

Швырнув газету на стол, Уилбенкс сделал несколько шагов в моем направлении, не сводя с меня налитых кровью прищуренных глаз. Вот когда пригодился бы пистолет!

— Правда состоит в том, мистер Трейнор, что вы намеренно нарисовали картину, из которой следует, будто двое маленьких невинных детей действительно видели, как их мать насилуют и убивают в ее собственной постели, не так ли?

Я сделал глубокий вдох и мысленно взвесил ответ. Аудитория ждала, затаив дыхание.

— Я изложил факты с максимальной точностью, — отчеканил я, глядя на Бэгги. Тот, высовываясь из-за спины сидящей впереди дамы, одобрительно кивал, — и на том спасибо.

— Ради того, чтобы газета продавалась, вы, основываясь на сомнительных источниках, полуправде, слухах и домыслах, сочинили историю так, чтобы она выглядела как можно сенсационнее.

— Я изложил факты с максимальной точностью, — повторил я, стараясь сохранять хладнокровие.

— Да неужели? — хмыкнул он и, снова схватив газету, сказал: — Я цитирую: «Будут ли дети свидетельствовать в суде?» Вы это писали, мистер Трейнор?

Отрицать было глупо. Я мысленно дал себе подзатыльник за то, что это написал. Из-за этого последнего абзаца мы тогда поцапались с Бэгги. Нужно было проявить больше щепетильности и довериться интуиции.

— Да, — ответил я.

— На каких именно фактах вы основывали этот вопрос?

— Я неоднократно слышал, как разные люди задавали его после того, как произошло преступление, — ответил я.

Защитник обвиняемого швырнул газету на стол с таким выражением лица, словно это была какая-то зараза, и в притворном недоумении покачал головой.

— Детей двое, так, мистер Трейнор?

— Да. Мальчик и девочка.

— Сколько лет мальчику?

— Пять.

— А девочке?

— Три.

— А вам сколько, мистер Трейнор?

— Двадцать три.

— Сколько судебных процессов вам довелось освещать в свои двадцать три года?

— Ни одного.

— А на скольких процессах вы присутствовали?

— Ни на одном.

— Раз вы столь несведущи в процессуальных процедурах, откуда вы черпали основы юридических знаний для написания этих статей?

В этот момент я, пожалуй, мог бы обратить оружие против себя самого, окажись оно при мне.

— Юридических знаний? — переспросил я, словно он говорил на незнакомом языке.

— Именно, мистер Трейнор. Много ли вам удалось обнаружить дел, в которых пятилетним детям было позволено свидетельствовать в суде?

Я метнул взгляд в сторону Бэгги, но тот, видимо, вообще заполз под лавку.

— Ни одного, — ответил я.

— Отличный ответ, мистер Трейнор. Ни одного. За всю историю этого штата ни один ребенок моложе одиннадцати лет никогда не свидетельствовал в уголовном суде. Пожалуйста, запишите это себе где-нибудь и запомните на будущее, когда снова попытаетесь будоражить читателей подобными бульварными приемами.

— Довольно, мистер Уилбенкс, — прервал его судья Лупас, с моей точки зрения, недостаточно сурово. Не сомневаюсь, что и он, и другие юристы, в том числе, вероятно, и Гарри Рекс, испытывали удовольствие, наблюдая за расправой над невеждой, имевшим неосторожность сунуться в юридические дебри и заблудившимся в них. Даже мистер Гэддис, похоже, злорадствовал, глядя, как я истекаю кровью.

Люсьен был достаточно умен, чтобы вовремя прекратить кровопускание. Промычав что-то вроде: «Я с ним закончил», он сел. Мистер Гэддис вопросов ко мне не имел. Секретарь сделал знак, что я свободен. Возвращаясь на свое место, туда, где Бэгги забился под лавку, как бездомный пес, спасающийся от града, я старался держаться прямо и до окончания слушаний делал вид, что делаю заметки в блокноте, но важно-серьезный вид мне явно не давался. Я ощущал на себе взгляды со всех сторон. Я был унижен и хотел только одного: на несколько дней спрятаться у себя в кабинете.

Уилбенкс закончил свою речь страстным призывом во имя справедливости перенести процесс куда-нибудь подальше, быть может, даже на побережье залива, туда, где кто-то, вероятно, и слышал о преступлении, но никто не был «отравлен» — опять это ужасное слово! — тем, как оно подавалось в «Таймс». Он так увлекся бранью в мой адрес и в адрес газеты, что немного перешел границу. В своей итоговой реплике мистер Гэддис напомнил судье старое изречение о том, что излишняя горячность выдает слабость позиции.