Маргарет, секретарша, практически руководила редакцией, деликатно, как добропорядочная христианка, позволяя Пятну думать, что босс — он. Ей было немного за пятьдесят, и она уже двадцать лет добросовестно трудилась в газете. Для «Таймс» она была скалой, якорем, стержнем, вокруг которого все и крутилось. Говорила Маргарет тихо, вела себя чуть ли не робко и с первого дня трепетала передо мной, поскольку я был из Мемфиса и пять лет учился на Севере. Я очень отпирался, чтобы никто не подумал, будто я кичусь своей «принадлежностью» к «Лиге плюща», но в то же время не возражал, чтобы местная деревенщина понимала, сколь превосходное образование получил.

Мы с Маргарет подружились, частенько сплетничали, и уже через неделю она подтвердила то, о чем я и сам подозревал: мистер Коудл действительно сумасшедший, а финансовое положение газеты — бедственное. Но, заметила Маргарет, у Коудлов есть семейный капитал!

Мне потребовалось несколько лет, чтобы раскрыть эту тайну.

В Миссисипи семейный капитал никогда не путали с богатством. Он не имел ничего общего с деньгами и прочими доходами. Семейный капитал означал положение, которое имел человек белый, получивший образование чуть выше среднего, родившийся в большом доме с колоннами — желательно окруженном хлопковыми или соевыми полями, хотя не обязательно, — выпестованный любимой черной нянькой по имени Бесси или Перл при участии слепо обожающих его дедушек-бабушек, некогда владевших предками Бесси или Перл, и с рождения впитавший строго внушенное ему представление о себе как о представителе привилегированного общественного сословия. Земельные угодья и доверительная собственность имели кое-какое значение, но Миссисипи кишел несостоятельными аристократами, унаследовавшими лишь статус представителя рода, обладающего «семейным капиталом», который нельзя приобрести, которым владеют по праву рождения.

Адвокат Коудлов объяснил мне, в предельно сжатой форме, реальную стоимость их «семейного капитала».

— Они бедны как церковные мыши, — проговорил он, когда я, усевшись в потертое кожаное кресло, посмотрел на него поверх широченного старинного письменного стола красного дерева. Адвоката звали Уолтер Салливан из престижной фирмы «Салливан и О'Хара». Престижной для округа Форд, разумеется, — всего семь адвокатов. Изучив ходатайство о вынужденном банкротстве, юрист пустился в рассуждения о Коудлах, о деньгах, которые у них были прежде, и о том, как их неразумное управление некогда прибыльным изданием довело хозяина газеты до краха. Он произвел экскурс в семейную историю тридцатилетней давности, когда дело вела мисс Эмма: тогда у «Таймс» было пять тысяч подписчиков и все полосы газеты пестрели рекламой. Она держала в Залоговом банке депозит на полмиллиона долларов — просто так, на черный день.

Потом умер ее супруг, она вышла замуж за местного алкоголика, на двадцать лет моложе ее. Трезвый, несмотря на свою полуграмотность, он воображал себя непризнанным поэтом и эссеистом. Нежно любя, мисс Эмма сделала мужа соредактором, что позволяло ему писать длинные передовицы, изничтожая все, что двигалось, в округе Форд. Это стало началом конца. Пятно ненавидел своего отчима, чувство было взаимным, их отношения в конце концов разрешились одним из самых живописных кулачных боев в истории центральной части Клэнтона. Битва состоялась на главной площади, на тротуаре перед редакцией «Таймс», на глазах у огромной толпы изумленных зрителей. Горожане были уверены, что голова Пятна, и без того слабая, получила в тот день дополнительную травму. Вскоре после этого он и перестал писать что бы то ни было, кроме проклятых некрологов.

Молодой муж сбежал с деньгами мисс Эммы, сердце ее было разбито, и она превратилась в затворницу.

— Когда-то это была замечательная газета, — заключил мистер Салливан. — А теперь посмотрите: подписка — менее тысячи двухсот экземпляров, долги... Словом, банкротство.

— Что будет делать суд? — спросил я.

— Постарается найти покупателя.

— Покупателя?

— Да, кто-нибудь купит ее. Округу ведь нужна газета.

Мне на память тут же пришли два человека — Ник Дайнер и Би-Би. Семья Ника разбогатела благодаря еженедельной окружной газете. Би-Би изначально располагала средствами и имела всего одного внука. Сердце у меня заколотилось — я почуял свой шанс.

Мистер Салливан внимательно наблюдал за мной, совершенно очевидно понимая, о чем я думаю.

— Сейчас ее можно получить почти даром, — сказал он.

— Это за сколько? — поинтересовался я с доверчивостью неопытного двадцатитрехлетнего репортера, имеющего бабку, въедливую, как щелочное мыло.

— Вероятно, тысяч за пятьдесят. Двадцать пять — за саму газету и двадцать пять, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки. Большая часть долгов может быть списана за несостоятельностью должника, после чего с теми кредиторами, в которых вы заинтересованы, можно начать новые переговоры. — Юрист сделал паузу, наклонился вперед, упершись локтями в стол, и приподнял седеющие брови, демонстрируя напряженную мыслительную деятельность. — Знаете, это может оказаться настоящей золотой жилой.

Би-Би не имела обыкновения вкладывать деньги в «золотые жилы», но мое беспрерывное трехдневное «качание помпы» увенчалось успехом: я покидал Мемфис с чеком на 50 000 долларов, который передал мистеру Салливану и который тот, в свою очередь, поместил на счет доверительного фонда, одновременно подав в суд ходатайство о продаже газеты. Судья, реликт, наподобие мисс Эммы, добродушно кивнул и нацарапал подпись на ордере, сделавшем меня новым владельцем «Форд каунти таймс».

Чтобы быть принятым за своего в округе Форд, нужно иметь за плечами не менее трех поколений местных жителей. Невзирая ни на какие деньги, ни на какую родословную, нельзя просто так приехать сюда и рассчитывать на доверие. Темное облако подозрительности витало над каждым пришельцем, и я не составлял исключения. Местный обычай состоял в том, чтобы проявлять едва ли не избыточную теплоту, любезность и вежливость, порой это весьма утомительно. В центре города местные жители раскланиваются и вступают в беседу с каждым встречным, справляются о здоровье, обсуждают погоду, приглашают приходить к ним в церковь. Они просто горят желанием общаться с приезжим.