Шрифт:
У Леночки подкосились ноги, и она схватилась рукой за стенку. Из разломившегося панциря выглядывали какие-то разноцветные трубочки и металлические застежки.
«Мамочка, — растерянно подумала она. — Да что же это такое?» На непослушных ногах Леночка аккуратно обошла странную скорлупу и, добравшись до переговорного устройства, связалась с рубкой.
— Марк Петрович, — позвала она дрожащим голосом, не отрывая взгляда, от скорлупы, — Каштан-то наш… разумный!
— Так… — протянул занятый чем-то своим капитан. — Каштан разумный… Хорошо… Что? Что за чушь, Лукашова? — Капитан прокашлялся. — Извините, Елена Павловна. Вы, наверное, переутомились?
— Скорее всего, наслушалась россказней пересмешницы о псевдоразумных, — хмыкнул Владик.
— Лукашова, — назидательно сказал капитан, — на Раймонде нет никаких признаков цивилизации. А для своих розыгрышей вы могли бы выбрать кого-нибудь помоложе.
— Да нет же! — закричала Леночка. — Никакой Каштан не раймондец! Он сейчас в коридоре, дышит нашим воздухом и… — у Леночки перехватило дыхание, — и здесь лежит его скафандр…
— Что?!
В рубке случилось маленькое столпотворение, которое могут создать три человека в обширной комнате только при большом желании, и тотчас же их всех будто ветром сдуло с экрана. Через мгновение они вихрем ворвались в коридор, чуть не сбив с ног Каштана, но он вовремя успел отпрыгнуть к стене.
— Да… — протянул Владик и, присев, осторожно потрогал какую-то металлическую бляху в скорлупе. — Неужели? Вот тебе и чудо в чемодане…
И тогда сзади к нему подскочил Каштан и прямо-таки мастерски, как футболист, пнул его левой задней лапой.
— Дружеское приветствие! — радостно провозгласил он голосом Владика.
И это было самым веским аргументом.
СТОРОЖЕВОЙ ПЕС КОРПОРАЦИИ
Днем.
И ночью.
В пятидесятиградусную жару и в шторм, когда соленая пыль прибоя повисает над тропой, протоптанной им в прибрежных скалах, не спеша и не останавливаясь, шагал он вокруг острова.
Два часа — круг.
Восемь километров — круг.
А круг — десять тысяч шагов.
Его тяжелые остроносые полусапожки с самонарастающей металлической подошвой мерно крушили попадавшиеся на пути консервные банки из стекла, пластмассы и жести. Из стеклянных с хрустом выпрыгивали маринованные огурцы, громко взрывались пластмассовые банки с пивом и лимонадом, а из жестянок, ржавых и новеньких, тоненькими струйками брызгали томатный сок и прованское масло.
Часто на его пути попадалась жестяная банка с желтой наклейкой, и тогда где-то в подсознании неясно шевелилась мысль: «Ананасы?! Почему я до сих пор не ел ананасов?!» Но он наступал на банку и, хлюпая раздавленными дольками, шел дальше.
Два часа — круг.
Восемь километров — круг.
А круг — десять тысяч шагов.
Барт лежал ничком на широкой скалистой площадке, теплой и шершавой. Всей поверхностью своей кожи он чувствовал, как улетучивается пропитавшая его насквозь морская вода и утихает зуд в царапинках и ранках; впервые за семь дней он по-настоящему обсыхал и от удовольствия постанывал.
Барт поднял голову.
Прямо перед ним, шагах в четырех, на самом краю гранитной площадки стояла банка персикового сока. Самая обыкновенная литровая банка, жестяная, с синей этикеткой. Персики и бокал с желто-рыжим густым соком были нарисованы на этой этикетке. Барт привстал и на четвереньках подполз к банке. Он уже протянул руку, но тут чья-то тень пронеслась над ним, и нога, обутая в остроносые полусапожки, вышибла банку из-под рук Барта.
Банка ударилась об один уступ, второй… На третьем брызнула соком и покатилась дальше, становясь все меньше и меньше. Барт в оцепенении проводил ее медленным взглядом и только потом повернул голову. Над ним, широко расставив ноги, стоял какой-то человек. Если не считать полусапожек и тряпки вокруг бедер, совсем голый. «Абориген», — понял Барт.
— Зачем ты это сделал? — спросил Барт.
Туземец не пошевельнулся. Смуглая кожа его отливала каким-то металлическим блеском; глаза смотрели в одну точку стеклянно и тускло, а на его животе — едва заметный овал туго натянутой кожи — Барт заметил очертания эволюционного ящика.
«Симбиот!» — вздрогнул Барт и непроизвольно отодвинулся в сторону. Ему стало дурно, будто он увидел протез на голом изуродованном теле. «Форма, — подумал Барт, — форма… Единственное, что в тебе осталось от человека. Да еще тень…»
— Что ты здесь делаешь, на острове? — снова спросил Барт.
— Охраняю продукцию Объединенной консервной корпорации, — равнодушно ответил симбиот и указал куда-то вниз, в котловину.
Барт тоже заглянул вниз. То, что он вначале принял за рябь в глазах, оказалось огромной фантастической грудой консервных банок. Барт, несомненно, пробирался по этой груде вверх, на скалы, но тогда он брел подальше от вдребезги разбитой лодки, от океана; соленой медузой плескались в его животе эти семь дней безумия и жажды; тогда Барт видел только круги, расплывающиеся перед глазами… Но теперь…
На скалах и в котловине, среди камней и на камнях, и рядом, в двух шагах от него, прямо на гранитной площадке, лежали банки, разбитые, раздавленные, ржавые, целые, блестящие. А над всем этим сине-зеленой метелью кружили миллиарды мух. Здесь они жирели на лучших консервах мира.
Сухим жестким языком Барт облизал губы.
— Послушай, — сказал он симбиоту и замолчал. «Бесполезно все это», — защемило сердце. — Послушай! Я возьму одну банку сока, только одну?
Симбиот молчал.
— Я заплачу, — продолжал Барт. — Хорошо заплачу!