— Что это? — спросил Колори, ощутив под ладонью какие-то бугристые наросты на некогда гладкой, скользкой коже акве.

— Дерматиты. От стоков фармацевтического завода.

Они сели на краю пристани, и Колори, все же не удержавшись, осторожно, как когда-то в детстве, положил руку на загривок акве Беструде и прижался к нему.

— Я вижу, тебя жизнь тоже потрепала, — сказал акве Беструде. — Руку где потерял?

— Да тут, недалеко. Помнишь, имение Саприче сожгли? И его…

— Помню.

— А как ты живешь? Ведь вас, аквов, вроде…

— Да вот так и живу. Днем прячусь, а ночью… Некоторые старики помогают. Вот, настил перестелили. Ириси тоже помогает… Как у тебя дома?

— Никак, — сухо ответил Колори. — Нет у меня дома.

Акве Беструде понимающе помолчал.

— А давай, ко мне перебирайся, — внезапно предложил он. — У меня тут под настилом тайная хатка есть. Тесноватая, правда… Но зато в Северной затоке я себе отличное жилище соорудил! Там можно и печку на зиму приспособить. И рыба там сохранилась — вода почище, — сам развожу. Правда, много выбраковывать приходится, но на двоих хватит…

Акве Беструде положил тяжелую ласту на плечо Колори.

…Так они и просидели, в обнимку, человек и акве, до самого утра, неспешно беседуя, вспоминая. Пока над рекой не разгорелся холодный, пахнущий болотом, медикаментами и отработанной соляркой, чужой рассвет.

Лысый, громадного роста толстяк навзничь лежал на цементном полу широко раскинув руки. На его животе восседал красномордый верзила и; мертвой хваткой сжав горло толстяка, методично стучал его головой об пол. Толстяк хрипел, екал при каждом ударе, но концы не отдавал.

— Э! — Я похлопал по плечу верзилы. — Прикурить не найдется?

— Чего?

Верзила недоуменно повернул ко мне голову. От его распаленной от натуги физиономии вполне можно было прикурить, если бы не градом катившиеся по щекам капли пота.

— Спички, говорю, есть? Я показал верзиле незажженную сигарету. Верзила оставил свое занятие и растерянно похлопал себя по карманам.

— Не, я ж не курю! — наконец сообразил он. — И тебе не советую. Здоровье дороже. Возьми лучше это.

Он протянул мне грязный одноразовый шприц и пару ампул.

— Здесь, парень, — криво усмехнулся я, — мы с тобой расходимся во взглядах и увлечениях. Толстяк на полу зашевелился, заперхал.

— Погоди, — прохрипел он, зашарил по карманам и достал зажигалку. — На.

Я щелкнул зажигалкой, прикурил. Зажигалка была золотой «ронсон». Лимонов на десять потянет.

— Спасибочки. Как я понимаю, — обратился я к толстяку, — она тебе уже не понадобится?

— Отдай, — строго сказал толстяк. — Это вещественное доказательство. Я вернул зажигалку.

— Может, помочь?

— Не мешлй, — буркнул толстяк и вновь раскинул на полу руки. Верзила тут же вцепился ему в горло.

Вот, всегда так. Я окинул взглядом помещение. Обшарпанный конторский стол, колченогий стул, да развороченный автогеном сейф, до отказа забитый пачками сторублевок образда шестьдесят первого года. И все.

Похоже на заводскую кассу социалистического реализма.

Переступив через дергающиеся ноги толстяка я выглянул в окно на божий свет. Божего света не было. Был светящийся туман.

Пора сматываться. Опять мне не повезло. И почему тогда так любили непременно сторублевки? Макулатура. Но сколько экспрессии из-за нее!

Я нарисовал грифелем на стене дверь, открыл ее и шагнул в светящийся туман.

Угр сидел посреди пещеры у огромного кострища и поигрывал в руках бивнем мамонта. Вдоль стен пещеры настороженно затаились соплеменники и смотрели на вождя во все глаза.

— Ры… гх… ам-м? — сказал Угр.

«Так кого мы будем сегодня есть?» — понял я.

За каменной глыбой, закрывавшей вход в пещеру, вселенским потопом бесновалась гроза. Оттуда же доносился рев пещерного льва, в пароксизме голода раскачивавшего глыбу. Ни на грозу, ни на льва никто не обращал внимания.

Я понял, что попал на первое в истории человечества заседание Верховного Совета. В стране во всю бушует экологическая катастрофа, национальные распри достигли своего апогея, мяса нет, посевы смыло водой, но многомудрые вожди спокойно и уверенно в тиши пещеры решают продовольственную программу.

— Гм… р-р-р? — повысил голос Угр.

«Какие будут предложения?» — перевел я. Одним из чересчур сообразительных троглодитов осторожно коснулся моей руки.

— M-м! — восхищенно сказал он.