Но хотя Лайне и осуждала в душе своих жильцов, ей непонятных и чуждых, была она к ним внимательна и всегда любезна. Ведь они были второй ее работой. Не такой значительной, как ткацкое искусство, но более доходной, и за это любимой не меньше. Лайне временами задумывалась: не бросить ли ей, как подойдет пенсия, ткацкий станок, чтобы отдавать все время и силы дому. Трудновато стало успевать, хоть и помогают ей дети и муж после работы. Особенно устают ноги. К вечеру, совсем отбивши ступни, Лайне ковыляет, как старая гусыня.

Но с утра она, как всегда, бодра. Покончив с завтраком, Лайне защелкивает спящий дом на замок и быстро шагает по улице, на ходу здороваясь и отвечая соседям, тоже идущим на работу — тере, тере, тервист!

Вечером, закончив домашние дела, Лайне вышла посидеть во дворе. Солнце еще не заходило, хотя было около десяти, лучи его, идущие снизу, были уже холодны и неярки. С болота тянуло сыростью, запахом взрытой земли и срезанной осоки — это копали новые ходы ондатры, пытаясь обойти железную сетку. На узкой длинной скамье, поставленной против цветника, сидели пожилые супруги-ленинградцы и сестры-подруги из Москвы. Большой серый кот Микки терся о ноги женщин. Лайне присела на кончик скамьи, сказав «тере» — она знала, что ее квартирантам приятно ответить ей по-эстонски. Завязался принужденный разговор — Лайне с трудом говорила по-русски — о погоде, об очередях в ресторане, о коте, который ленится ловить мышей в доме, но по ночам охотится на крыс и кротов.

Из дому вышли молодые супруги и стали подле. Она была в коротком открытом сарафане, он обнял ее за смуглые плечи. Их спросили — спят ли дети? Да, дети заснули. Нравится ли им городок, ведь они здесь впервые? Городок им нравится, очень. Они уже обошли два холма, побывали на двух озерах, лазали на руины крепости, как жаль, что от старых стен осталось так мало…

— Говорят, здесь есть старинный дом, под которым отец закопал непослушного сына? — спросила молодая женщина, тесней прижимаясь плечом к мужу.

— Здесь не один старинный дом, — начал отвечать пожилой ленинградец, с удовольствием оглядывая стройную фигурку и загорелые ноги молодой. — Здесь несколько таких домов, но о каком идет речь — неизвестно…

— Это есть разговоры, — перебила Лайне, — есть сказка. Пугать непослюшные дети. Каждый место имеет своя сказка…

— …Имеет свои легенды, — поправила одна из москвичек.

— Расскажите эту легенду, — попросила молодая.

— О, мы, оказывается, любим страшное, — ленинградец улыбнулся женщине, — молодежи хочется пощекотать свои нервишки…

— Это есть сказка, — повторила Лайне, поднимаясь. — А правда бывает совсем не то. Правда есть отчень рано вставать утро…

И она растянула губы, улыбаясь своей шутке, но ее лицо оставалось холодным, а маленькие светлые глаза смотрели сердито, осуждая праздную болтовню и бездельную жизнь собравшихся в ее доме людей. Но тут же, смягчив голос и взгляд, Лайне добавила:

— Спокойной ночи до самого вставать. Крюк не закладывайте, пожалюста, — Пирет приходить поздно с танци.

В прихожей стукнула дверка, и заскрипели ступени лестницы, ведущей в светелку. Расходясь, стали желать друг другу приятного сна и остальные.

И дом вскоре затих.

Лайне лежала на диване под стенкой, заклеенной цветными картинками из журналов и рекламных проспектов, и смотрела в окно. Бледное небо было расчерчено высохшей веткой липы, казалось, будто оно разрезано на несколько кусков. Сон не приходил, закружились мысли. Раздвинув толщу спокойных благополучных лет, растревоженная память проникла в далекие страшные дни.

Надвигалась война. Отца взяли в лагеря на ученье. Старший брат Тиит достиг призывного возраста, пошел в армию. Дома остались мать, Лайне и младшие — братишка и сестренка.

Старшая сестра жила на хуторе. Муж ее тоже был в военных лагерях. Сирья боялась одна на хуторе, собиралась перебраться с дочкой к своим.

В городе ходили тревожные слухи о шпионах, скрывающихся в лесу, о вооруженных группах — не то бандитов, не то повстанцев, — наведывающихся по ночам на хутора. Все боялись, и Лайне тоже.

Женщины проводили мужчин — сыновей, мужей — на фронт. Они чувствовали себя одиноко, беззащитно. Война приближалась, она еще не задела их город, бои шли где-то рядом, но пока не были слышны.

Стояла тишина, наполненная тревогой. Люди старались не оставлять свои жилища, выходили только за самым необходимым, возились во дворах, сараях — прятали вещи. Соседки, встречаясь, обменивались последними слухами: немцы совсем близко, наши отступают, горят хутора…

Однажды ночью Лайне послышалось сквозь сон движение в доме. Глухо звучали чьи-то голоса. Что-то тащили с шуршаньем по полу. Как будто топали ногами, и мужской голос сказал громко и ясно «тише!». Лайне хотелось узнать, что происходит, но она спала крепко, как спят подростки, и не смогла проснуться. Сон был сильнее любопытства. Несколько раз ей казалось, что она уже встала, уже пошла. Но она не смогла вырваться из сна, встать и пойти. Так и не поняла, что ей снилось, а что слышалось на самом деле.