– Ты уверена?

– Меня не стошнит, – убежденно сказала она. – Я ничего не ела.

– И давно? – Поль погладил ее по щеке.

– Не имеет значения. – Она опустила тяжелые веки, чтобы его не видеть. – Главное – что желудок у меня совсем пустой, и поэтому меня не может стошнить.

Он ее больше не слушает, вдруг осознала Тэффи. Вместо этого он принялся кричать что-то Нику поверх ее головы, наверное по-английски, но разобрать было трудно.

Ник был недоволен, это было ясно по его тону, но вскоре он прекратил спорить. Во всяком случае, когда она открыла глаза, Ника поблизости уже не было.

– Ну а теперь, мышка, – Поль пробирался сквозь толпу, все еще поддерживая ее за талию, – я бы хотел повести тебя в мой любимый ресторан и угостить Judd matt Gaardebounen (копченой уткой с бобами)…

– Она застрянет у меня в глотке, – пробормотала Тэффи, стараясь унять дрожь в коленках.

– …но тебя надо накормить поскорее. – Вероятно, он даже не расслышал ее. – Поэтому ограничимся Thuringer.

– Не хочу… – Она очнулась под полосатым навесом и вдохнула те самые запахи, которые причиняли ей танталовы муки, пока она сидела на карусели. – А что такое Thuringer?

– Увидишь.

И Тэффи увидела. Подали румяные сосиски, запеченные в тесте до появления хрустящей корочки, и ее порция каким-то образом исчезла, когда Поль не прикончил и половины своей. Тэффи удивленно уставилась на пустую бумажную тарелку, вспоминая свои слова, сказанные минуту назад. Что она там такое говорила? Ах да. Что еда застрянет у нее в глотке…

Поль заказал ей еще одну порцию. Она хотела было отказаться, но перед ней поставили тарелку, и сама не зная, как это произошло, Тэффи откусила большущий кусок. На этот раз она смогла распробовать его по-настоящему, и никогда раньше приправы не были такими вкусными, мясо – настолько хорошо прожаренным, а хлеб не таял на языке так быстро.

– Так-то лучше, правда? – Он скомкал свою салфетку и бросил ее в урну.

Тэффи кивнула. Проглотив последний кусок, она обрела обычную остроту восприятия. Яркие цвета ярмарочных балаганчиков больше не резали глаз, а шум превратился в приятный гулкий фон.

– Гораздо лучше, спасибо. – У нее прибавилось сил, чтобы перекрикивать этот гул, и это было кстати: ведь ей так много нужно было сказать. – Знаешь…

– Да? – Он ждал, что она скажет. Он, мужчина, перевернувший всю ее жизнь.

– …спасибо. Не знала, что от еды так много зависит.

– Тебе наверняка не приходилось задумываться об этом раньше.

– Да… в общем, не приходилось.

Но и сейчас, когда Тэффи снова была с Полем, ее мысли были не о еде. Футболки, рабочие комбинезоны или свободные рубашки, какие носит Ник, не для него, думала Тэффи. Даже в этот жаркий воскресный полдень он остается официальным и сверхъестественно спокойным в темном костюме, белой рубашке и галстуке. Тэффи любовалась безупречно причесанными волосами на его надменно вскинутой голове, и в ее памяти всплыл образ Люцифера, Князя Тьмы среди праздничной толпы…

Боясь утратить вновь приобретенную силу, она тоже выбросила салфетку и замялась, не зная, с чего начать. Может, стоит начать с самого главного?

– Поль, прости меня.

Изогнутые брови удивленно приподнялись.

– Простить… за что?

В ярком солнечном свете она разглядела в его глазах два оттенка: теплый коричневый и проглядывающий сквозь него темно-серый; янтарь и сталь, свет и тьма, нежность и жестокость… Во что ей верить?

Тэффи отвела глаза, вычерчивая носком босоножки замысловатый узор на асфальте.

– За то, что я притворялась, и за то, в чем тебя обвиняла…

– Обвиняла меня? В чем? – настаивал Поль.

Она вздохнула, понимая, что он не собирается помогать ей.

– Ну, ты знаешь… Что ты слишком благоразумен и осторожен, – быстро закончила она. – Еще много разного, но это – хуже всего.

– Я хочу, чтобы ты просила прощения только за это.

Тэффи смущенно посмотрела ему в лицо и встретила мягкий янтарный взгляд, от которого ей стало так легко, что она осмелилась продолжить:

– Ну а сцена, которую я закатила?

– Ты не давала обета молчания, мышка. Если расстроена, почему бы не закатить сцену?

– Потому что это по-детски, – призналась она впервые в жизни. – И вдобавок свалить всю вину на тебя.

– Я и вправду приложил к этому руку.

– В общем – нет. И ударилась я сама. – Она потрогала локоть.

– Бедная мышка.

Он опять подшучивает над ней, значит, все в порядке. Почему раньше она не понимала, что подсмеиваются обычно над людьми, которые нравятся? Он подсмеивается над ней, значит, она ему нравится, и больше ей ничего не нужно, разве что быть рядом с ним и пробираться сквозь притихшую и теперь более управляемую толпу.