Смутно мелькнула мысль, что такая женщина может и вправду притянуть к себе как магнитом, он где-то понимал Ирми и сочувствовал ему. Он впервые подумал о том, что она, конечно же, не в университете английский так классно освоила. Наверняка, это был серьёзнейший спецкурс.

Дома Максим увидел, что Ирми в пижаме сидит, пригорюнившись, на кухне. Перед ним ополовиненная бутылка водки и полупустой стакан. Лицо красное, воспалённое.

«Ты что, друг? Решил применить на практике российские традиции? Ты же болен!

Какая у тебя температура?» — «Надо приходить в норму… Дарьюш говорила, что так у вас в России лечатся. Надо, надо в норму приходить…» — бормотал он, и лицо его краснело с каждым глотком. Максим силой отобрал у него бутылку и стакан и сердито потребовал немедленно лечь в постель: «Я же чувствую: у тебя сильный жар!

При температуре этого ни в коем случае нельзя, дурья ты башка!» — последние слова Максим в сердцах выкрикнул по-русски. Но Ирми, набычившись, молча качал головой, потом поднял голову и громко, отчётливо выговорил: «Дурья ты башька!

Дурья — это Дарья? Да? А Башька — это кто?» С большим трудом Максим вывел его из кухни и уложил в кровать, укутал одеялом и включил отопление. Увидев, что тот почти засыпает, он медленно и тихо произнёс:

«Ирми, нам больше в «Самоваре» даже близко нельзя появляться! Поправляйся, и тогда поговорим… Э-эх! Наломал же ты дров…» — уже по-русски пробормотал он в сердцах.

Ирми рванул на машине в сторону широкой скоростной магистрали, отделяющей Меирию от Эрании. Он опаздывал на свидание, и ему было неловко: он очень не любил неточность и необязательность. Арценская безалаберность так и не стала его привычкой, и он не хотел показаться Дарьюш человеком необязательным. Через пять минут машина лихо подкатила к «Самовару». Дарья уже лениво прогуливалась вдоль здания, поглядывая на часы.

Усаживаясь в машину рядом с Ирми, Дарья пристально, с лаской, смешанной с упрёком, взглянула на парня и, помолчав, задумчиво протянула: «А у меня, между прочим, крутая идея! Мы с ребятами в «Бокер-Эр» сегодня прочитали интересную вещь — и что важно, все-всё поняли! Представляешь, какой успех?» — И Дарья искоса лукаво и с торжеством глянула на Ирми, который в это время внимательно смотрел на дорогу и только рассеянно улыбался. «Теперь мы знаем, — продолжала Дарья, — Парк закрыли на ремонт, но самые крутые уголки функционируют. «Цедефошрию» ты, конечно же, знаешь: это лицо эранийского Парка. И — по большому секрету — его будущее! Но вот один новый уголок ты точно ещё не знаешь — вот туда мы с тобой нынче и направимся. Нам о нём Офелия рассказала!.. Ты же знаешь — в «Самовар» сейчас приглашают разных важных и интересных персон. Вот и Офелию!.. Так вот, она нам очень тонко намекнула, что там будет после Великой Реконструкции… Ой, Ерёмушка, только никому не говори, что я тебе сказала! Так вот… там будет одно очень элитарное место, куда не все, а только особо посвящённые и приобщённые смогут попасть. А сейчас это… простенько и со вкусом — «Романтические гроты»!" Ирми чуть не врезался в притормозившую перед ним на красный свет машину, но вовремя нажал на тормоз и буркнул: «Чуть аварию не сделал…» Дарья незаметно прижалась к нему, но он осторожно отстранился: «Я же просил не создавать аварийную ситуацию…» — «А я хотела тебе рассказать о том, какие люди приходят к нам! Неужели тебе неинтересно?» — «Мне интересно не сделать аварию. Я бы хотел пригласить тебя в «Шоко-Мамтоко» в центре Эрании, недалеко от ирии и Центрального Торгового Центра. — «Нет, я хочу в «Романтические гроты»! Мы с тобой к Забору уже ходили! Помнишь? — слушали там и «Шук Пишпишим», и «Шавшевет».

А эти забавные картинки на Заборе! — класс!!! Лучше, чем в телевизоре! Сегодня, говорят, там снова дают «Петек Лаван» — кстати, овечий цирк. Оттуда ближе всего в «Гроты»…" — «Да не хочу я в эти «Гроты»…" — нерешительно пробурчал Ирми; ему уже довелось читать о них в «Бокер-Эр», и он понял, что к этому месту даже приближаться не стоит. — «Но я очень хочу тебя туда сводить!» — решительно заявила Дарья, глянув на Ирми своим особенным взглядом, желая разом отмести все возражения.

Ирми, вздохнув, свернул в сторону Парковой площади. Через считанные минуты он припаковал машину, и они вышли на вечернюю площадь. Ирми подумал, что если бы не Дарья, он бы не скоро увидел Бесконечно-великий Забор, эту странно мерцающую стену, уходящую далеко ввысь и огибающую площадь. «Хотя бы за это — огромное спасибо Дарьюш… А интересно, что за оптический эффект они используют?..» — подумал Ирми, разглядывая Забор и почти не слушая, что щебетала ему почти прямо в ухо Дарья: «А ещё… нынче в «Цедефошрии» крутое ночное представление… Вот после «Гротов»…" — и она загадочно стрельнула в него блеснувшими стальным клинком глазами. — «Дарьюш, мы в «Цедефошрию» принципиально не ходим! Я тебе об этом уже говорил!» — решительно мотнул головой Ирми, даже не дослушав. — «Что я слышу, Ерёмушка!? Ты не любишь силонокулл!? — воскликнула Дарья. — Ведь это самое крутое в Арцене! То, что так поэтично называют струёй! Не-ет, так нельзя!

Место современного человека — в струе! Офелия знаешь, как расхваливает силонокулл! Самое модное и прогрессивное музыкальное течение во всём мире! А Клим Мазикин… Знаешь, кто это такой? Между прочим, тоже из России… в смысле — корни. Его тоже к нам в «Самовар» пригласят! Адон Пительман сказал нам, что скоро он пожалует в Арцену — и тогда… — она искоса глянула на закаменевшее лицо Ирми. — Нет, ты просто обязан сводить меня в «Цедефошрию», в ресторан «Таамон-Сабаба».

Ты ж «американец»: на «Цедефошрию» и на «Таамон-Сабаба» с девушкой тебе должно хватить денег!»

Они огибали Забор, мимо них сновали толпы эранийцев. Дарья старалась потеснее прижаться к Ирми, обвивала его талию рукой, заглядывая ему в глаза. «Нет, Дарьюш, — неожиданно твёрдо произнёс Ирми и отстранился от неё, стараясь не встречаться с нею глазами. — Не уговаривай! В «Цедефошрию» я не пойду, в «Таамон-Сабаба» — тем более! Даже не проси! И не в деньгах дело!» Они остановились, застыв друг против друга. Ирми проговорил ещё твёрже, в его синих глазах сверкнули молнии: «Я не люблю над-мелодическую и над-ритмическую музыку и рестораны типа «Сабабы» не посещаю, и ты это отлично знаешь! Я мог бы пойти с тобой в «Цлилей Рина», если бы не закрыли на ремонт. Вот туда — с удовольствием, и никаких бы денег не пожалел… Если уж ты решила к нашим традициям приобщиться…» Глаза Дарьи засверкали всеми оттенками стального клинка, когда она повысила голос почти до визга: «Да ты что, к фанатикам? Не-ет! Ни за что!» Ирми резко остановился и выпростал свою руку из-под руки прильнувшей к нему Дарьи. Спохватившись, она сменила тон на проникновенный: «Пойми, Ерёмушка, нам Офелия про них всё рассказала: у них опасный звуковой наркотик… как-то он так называется… шо-фёр, кажется, или… как-то так… С живых барашков — представляешь? — рога обламывают и делают этот жуткий прибор, одурманивающий людей! Такие жуткие садистские приколы не для гойеров!» — «Как-как ты сказала?

Что это такое — гойеры?» — изумлённо поднял брови Ирми, почему-то проигнорировав бредовые слова Дарьи о «бедных барашках». Дарья захохотала, игриво толкнув его в бок: «Так мы недавно решили себя сами называть. Ведь у нас гиюр особый, экспериментальный. Нам и учителей поменяли, и программу. Вот Вованчик и придумал такое название — гойеры! Он провозгласил: ГОЙЕР — ЭТО ЗВУЧИТ ГОРДО!» — «Интересно… — ошеломлённо протянул Ирми и замолчал, потом вдруг покачал головой: — Жаль, Дарьюш, что я с самого начала не предложил тебе рвануть к нам в Меирию. Теперь «Хайханим» в «Шоко-Мамтоко» дают концерт: уж раз закрыли «Цлилей-Рина», то где-то людям надо же любимую музыку слушать…» — Ирми уже собирался повернуть обратно к машине. Дарья качнула головой и затараторила: «Нет! Ни за что! Я же сказала, что не хочу этих приколов! И сама не пойду и тебя не пущу! Офелия нам глаза раскрыла на фанатиков «Хайханим»! Погоди! С ними ещё разберутся, с чего это они зубы скалят и над кем смеются!» У Ирми вертелось на языке: «А я-то верил, что ты действительно хочешь приобщиться к еврейству…» Но он ничего не сказал, только слабо и жалко улыбнулся и спросил: «А на каком языке вы с Офелией общались? У неё же очень высокий иврит». — «А мы её поняли! Современные интеллигенты всегда найдут общий язык! И знаешь что? — главное чуть не забыла! Офелия мне предложила очень неплохую работу: вести телепередачу, пока что часовую… по истории мировых религий в свете музыкальной культуры… Уже сейчас! Представляешь? Говорит, что ей редко приходилось видеть такую фотогеничность… Ты рад за меня?» Ирми искоса посмотрел на Дарью: шутит, или всерьёз? — и ничего не сказал; он что-то не помнил, чтобы Дарья говорила ему об изучении журналистики в Москве. Он не заметил, как Дарья увела его от Забора с его цвето-звуковыми изысками, наводящими на Ирми тоску, и они углубились в извилистую аллею. Дарья тараторила: