Посреди ночи меня разбудил стук.

Мне снились места, в которые нет возврата.

Я набросила халат и подошла к двери.

Кто это может быть? Почему не позвонили снизу? Сосед?

Но с какой стати?

Опять стук. Я посмотрела в глазок. Это был твой дедушка.

Входи. Где ты был? Ты в порядке?

Обшлага брюк в грязи.

Ты в порядке?

Он кивнул

Входи. Дай я тебя почищу. Что случилось?

Он пожал плечами.

На тебя напали?

Он показал правую ладонь.

Тебе плохо?

Мы подошли к кухонному столу и сели. Рядом. За окнами была тьма. Он опустил руки себе на колени.

Я придвинулась ближе, прижалась бедром к его бедру. Положила голову ему на плечо. Хотела с ним слиться.

Я сказала: Ты должен рассказать, что случилось, иначе я не смогу помочь.

Он достал ручку из нагрудного кармана рубашки, но не на чем было написать.

Я подставила ладонь.

Он написал: Хочу принести тебе журналов.

В моем сне все обрушившиеся потолки заново сложились над нами. Пламя вернулось в бомбы, которые падали вверх, исчезая в чреве самолетов, чьи винты вращались справа налево, как минутные стрелки часов во всем Дрездене, только быстрее.

Я хотела дать ему пощечину написанными словами.

Хотела крикнуть: Так нечестно, — и барабанить кулаками по столу, как маленькая. Что-нибудь особенное? — написал он на руке.

Все особенное, — сказала я.

Журналы об искусстве?

Да.

О природе?

Да.

О политике?

Да.

О знаменитостях?

Да

Я попросила его взять с собой чемодан, чтобы все уместилось. Не хотела, чтобы он уехал без вещей.

В моем сне весна пришла после лета, лето — после осени, осень — после зимы, зима — после весны.

Я приготовила ему завтрак. Старалась изо всех сил.

Хотела, чтобы у него остались хорошие воспоминания — может, из-за них он снова когда-нибудь вернется. Или хотя бы соскучится.

Я протерла края тарелки перед тем, как поставить ее на стол. Я развернула салфетку у него на коленях. Он ничего не сказал.

Подошло время, и я проводила его вниз.

Бумаги не было, поэтому он написал на мне.

Я могу вернуться поздно.

Я сказала, что знаю.

Он написал Принесу тебе журналов.

Я сказала: Не хочу никаких журналов.

Сейчас не хочешь, а потом будешь рада.

У меня глаза паршивят.

У тебя глаза в порядке.

Обещай за собой следить.

Он написал: Я иду за журналами.

Не плачь, — сказала я, прижав пальцы к своему лицу, собрав с щек воображаемые слезинки и стряхнув их обратно в глаза.

Я злилась на свои слезы.

Я сказала: Ты идешь за журналами.

Он показал мне левую ладонь.

Я старалась ничего не упустить, потому что хотела запомнить все досконально. Я забыла всё самое важное.

Не помню, как выглядела входная дверь отчего дома. Или кто первым устал целоваться — я или сестра. Или вид из всех окон, кроме моего. Бывает, по ночам я долго лежу с открытыми глазами, пытаясь вспомнить мамино лицо.

Он повернулся и пошел.

Я поднялась к себе в квартиру и села на диван ждать. Чего ждать?

Я не помню последних слов отца.

На него обрушился потолок. Он был весь в штукатурке, которая краснела.

Он сказал: Всего не почувствовал

Я не знала, пытается ли он сказать, что ничего не почувствовал.

Он спросил: А мамочка где?

Я не знала, моя или его.

Я попробовала приподнять над ним потолок.

Он сказал: Можешь найти мои очки?

Я сказала, попробую. Но все было завалено.

Раньше я никогда не видела, чтобы отец плакал.

Он сказал: В очках я бы тебе помог.

Я сказала: Я постараюсь тебя высвободить.

Он сказал: Найди мои очки.

Снаружи кричали, чтобы все выходили. Остатки потолка могли вот-вот рухнуть.

Я хотела быть с ним.

Но знала, что он хочет, чтобы я ушла.

Я сказала: Папочка, мне придется уйти.

Тогда он что-то сказал.

Это были его последние слова.

Я их не помню.

В моем сне слезы катились по его щекам вверх и растворялись в глазах.