В последнее время все чаще навещает группу Кострова комендант Пархомчук.

— Вы на меня не обижайтесь, что я не сдержал обещания, — смущенно говорит он Кострову.

— Какого обещания? — не понимает Костров.

— А насчет терний и звезд.

— Пэр аспэра ад астра, — смеясь, поясняет Галина. — Это он хотел такую клумбу перед нашей антенной разбить.

— Вот именно, — виновато улыбается Пархомчук. — Велено вообще латынью больше не баловаться.

— Это в связи с оставлением надежды всяким, посягающим на нашу служебную машину? — усмехается Костров.

— Да, из-за этого самого «Ляшьятэ оньи спэранца…» — угрюмо кивает комендант. — Это, конечно, не совсем латынь, но я и чистокровную латынь знаю. Вот сегодня только выучил: «Фэци квод потуи, фациант мэлиора потэнтэс». Это значит: «Я сделал все, что мог, кто может, пусть сделает лучше». Здорово, правда? Когда-нибудь я это самому Михаилу Ивановичу скажу, когда невмоготу станет служить у него. Не в силах я за сменой его лидеров поспевать. Никогда не знаешь, на кого ориентироваться. На вас-то я по личному, сердечному, так сказать, влечению ориентируюсь, невзирая на указания начальства. А вот другие мне не всегда ясны.

…Последний день перед четырнадцатым июля тянется особенно долго. Костров места себе не находит. А ночью остается дежурить в аппаратной, хотя очередь Рогова. Не обращая внимание на протесты Сергея, он занимает пост.

Тонкий электронный лучик вот уже несколько часов подряд однообразно вычерчивает на экране осциллографа все одну и ту же зубчатую линию.

Устав наблюдать за нею, Алексей выходит к радиотелескопу. Долго стоит под его огромной параболической чашей. Небо над его головой сияет всеми драгоценностями летних созвездий. В южной стороне красуется «летний треугольник», образованный Денебом, Вегой и Альтаиром. Выше их — Геркулес. А оранжевый Арктур уже склоняется к закату. Восходят на востоке звезды Пегаса и Андромеды. А вот и Фоцис — еле заметная желтая песчинка. Он не спеша взбирается к зениту. Неотступно следует за ним рефлектор радиотелескопа, процеживая его радиоизлучения сквозь гигантское сито своего ажурного зеркала.

Величественный вид звездного неба успокаивает Алексея. Он долго смотрит, запрокинув голову, и вдруг чувствует, как кто-то осторожно дотрагивается до его плеча.

Он не вздрагивает и не оборачивается, хотя прикосновение это неожиданно.

«Галина…» — мгновенно проносится в его сознании.

Да, это Галина. Черноволосая, смуглая, в темном платье, она почти не видна в ночной тьме, но Алексей ощущает ее близость всем своим существом и с трудом сдерживает желание порывисто повернуться к ней.

— Это я, Алексей Дмитриевич, — слышит он ее тихий голос. — Не напугала я вас?

— Нет, Галя, не напугали…

Ему хочется добавить еще, что, напротив, она обрадовала его и он готов теперь стоять тут всю ночь, лишь бы чувствовать на своем плече ее маленькую руку. Но он не говорит больше ни слова и не шевелится, опасаясь, что Галина может уйти так же неожиданно, как и пришла.

Минута за минутой проходит в молчании, а Алексей все никак не может придумать, что бы такое сказать Галине. И ему не хочется говорить, он действительно стоял бы так хоть целую вечность, прислонившись к холодной металлической опоре антенны, ощущая у своего плеча теплое плечо Галины. Но ему кажется, что, если он не заговорит, она обидится.

Молчание, однако, нарушает сама Галина.

— Мы с вами ни разу еще не говорили ни о чем, кроме астрономии, — задумчиво, будто размышляя вслух, произносит она. — Почему это, Алексей Дмитриевич?

— Потому, наверное, что со мной не очень интересно говорить о чем-либо ином, — каким-то чужим, угрюмым голосом отзывается Алексей. — Что, собственно, может интересовать вас в моей персоне?

— Все! — тихо говорит Галина. — Мне интересно знать, что вы любите, кроме науки, о чем мечтаете, чему завидуете?

— Поверьте, Галя, — вздыхает Алексей, — все это ужасно скучно.

— Ну, если личная ваша жизнь такая уж тайна, не буду вас больше беспокоить.

И Галина отодвигается от него, намереваясь уйти, но Алексей с неожиданной для себя порывистостью поворачивается к ней и крепко хватает ее за руки.

— Куда же вы?.. Я ведь вам правду сказал. Никаких тайн в моей личной жизни нет, она действительно очень скучная. Если она представляет для вас хоть какой-то интерес, извольте… — Он вдруг замечает, что говорит слишком горячо и взволнованно, и, стараясь скрыть свое смущение, продолжает уже в ироническом тоне: — Начнем, пожалуй, с кое-каких анкетных данных. Год рождения вы уже знаете, так как присутствовали на моем «юбилее» и даже произносили по этому поводу какую-то речь. Потом — не после «юбилея», конечно, а через некоторое время после рождения — окончил я среднюю школу. Затем институт, работа в одной из обсерваторий, аспирантура, кандидатская степень. Специализация в области радиоастрономии в Бюраканской астрофизической, потом в Пулкове. И наконец здесь, под руководством небезызвестного вам товарища Басова. На вопрос о семейном положении отвечу самым лаконичным образом: холост. Вот и все. Как видите, сплошная проза.

— А поэзии так, значит, и не было? Нисколько? — улыбается в темноте Галина.

Алексей молчит некоторое время, задумчиво глядя в небо, потом продолжает уже серьезно:

— Была, конечно, и поэзия. Был влюблен в хорошую, умную девушку. Надеялся на взаимность, а она полюбила другого. Бывает и так… Очень это меня потрясло — уж слишком неожиданным оказалось. Заболел даже. А потом долго находился в состоянии какой-то апатии. Нет, не думайте, что возненавидел людей и даже женщин, просто стал равнодушным ко всему, кроме науки.