— Какое безрассудство… Вы могли надорваться. — Пакрани так таращила глаза, что стала похожа на Мёбиуса.

— А вечером, после работы, они ходят по улицам в красивых нарядах. Обнявшись или взяв друг друга за руки. Смеются, пьют вино… — Я прикрыл глаза. — И целуют своих женщин…

Пакрани тронула мой локоть. Кончик ее хорошенького носа от страха совсем побелел.

— Ты хочешь сказать… ты намекаешь… Неужели у них есть… дети? — От моего легкого кивка у них обоих вытянулись лица. — Как вспомню этот кошмар… Но ведь это ужасно!

— Пасут скот.

— Э-э-э… смело, — протянул Мёбиус, рассматривая свои кулачищи.

— Пашут землю. Пекут хлеб. Моются в бане. Ловят рыбу. Катаются на лодках, украшенных горящими фонариками. — Я говорил первое, что приходило в голову.

— Аккумуляторы? — уточнил Мёбиус.

— Да нет. Какие-то светляки в прозрачных пластмассовых баночках.

Он удивленно хмыкнул.

— Остроумно… И безопасно.

— Есть у них кладбище? — допытывалась Пакрани.

— Мы спрашивали. Бывают несчастные случаи, болезни. А вообще, говорят, у нас здесь такая вода хорошая, родники бьют из-под земли сладкие, чистые… Через то и живем долго.

Пакрани ахнула, пронзенная догадкой. До женщин все доходит позднее. Мёбиус уже давно допер, набычился и башку руками обхватил.

— Они не знают! Боже мой… Но ведь это несправедливо, неправильно! — По мере того как работала ее мысль, лицо у нее мрачнело, а взор преисполнялся решимости. Я с удовольствием заткнул бы ей рот. — Мы должны рассказать, предостеречь. Надо открыть им глаза. В конце концов это наш долг!

Даже не ожидал от модели таких слов, про долг. Мёбиус тоже без колебаний кивнул. Я поднялся.

— Пойду насобираю еще веток. Надо гнездо подправить. А то вдруг — леопард.

Они не услышали в моем голосе иронии, заозирались по сторонам.

— Тьфу ты! К ночи! Вот язык без костей… — забормотал Мёбиус.

Мы проводили Пакрани к ее дереву. Это была наша единственная привилегия в стае — стоять и смотреть, как женщины забираются в свои жилища. Пакрани взлетела наверх проворно, как белка, и было уже довольно темно, но дальнобойщик, забыв про опасности, еще долго ворочался и шумно дышал в своем гнезде.

Я тоже не мог заснуть, меня терзали воспоминания. Они были яркими, объемными, просто стереоскопическими. И неудивительно. Ведь не только я — никто не мог стереть их из памяти. Мы никогда ничего не забывали, ибо не старели.

Все начиналось просто отлично. Ученые объявили о величайшей победе современной науки, об открытии средства для уничтожения маленького вредоносного гена старости. Господи, как хорошо я помню те дни… праздничные шествия, карнавалы и — немыслимо — выражение поистине всенародной любви к правительству… Даже референдум не понадобился, потому что не нашлось ни одного дурачка, который захотел бы отказаться от такого восхитительного и бесплатного подарка. Ни одного голоса против.

На удивление оперативно сработали люди в погонах: опылили планету крошечными сверхактивными частицами, незаметно и безболезненно пожравшими гены старения в наших несовершенных телах. Кто в те дни не боготворил само это словосочетание — «космическая авиация»? Кто не выходил по вечерам на улицу и, радуясь, как ребенок, не тыкал пальцем в небо, вообразив, что видит следы ее деятельности?

Народ валом повалил в больницы, каждый хотел убедиться, что чудесным образом исцелился от старости. Вместе со всеми я пролил слезы умиления на маленький желтый кусочек картона — результат анализа, официально подтверждающий мое право на бессмертие. Больше меня за меня радовалась только мать.

Всеобщее ликование, энтузиазм, эйфория… Прогресс ринулся вперед, как жеребец, сорвавшийся с привязи — ведь смерть из-за старости больше не останавливала полет мысли, процесс творчества. Открытия посыпались одно за другим: вечный двигатель, принципиально новый вид энергии, вакцины от неизлечимых болезней и еще сотни и сотни других. Мы с матерью уставали торжествовать, знакомясь с новостями.

И вдруг все переменилось. Человечество неожиданно осознало, какой драгоценный сосуд держит в руках. Начался лечебный бум. Все озаботились своим здоровьем. Реклама фармакологических препаратов, предметов гигиены и лечебных процедур вытеснила все остальное. Говорить при встрече с друзьями о чем-то ином, кроме здоровья, стало неприличным. А опасности подстерегали на каждом шагу. Прежде всего очень опасно было плавать на кораблях, летать самолетами, ездить на поездах, автомобилях, мотоциклах, велосипедах — человечество незамедлительно отказалось от всех видов транспорта. Водители тоже люди, и они тоже боялись. На улицах стало тихо. Опустели шоссе, дороги, перекрестки. Дети играли в песочницах с серьезностью старичков. Мы ходили, внимательно глядя себе под ноги, или передвигались короткими перебежками.

Каждый мой день превратился в кошмар. Можно лечь и не проснуться: пожар, землетрясение, наводнение, теракт, дом рухнет, батареи перемерзнут. Секс — вообще ужас: инфекции, роды, дети. Какое же в этом удовольствие? Бреясь, можно порезаться. Электроприборы в любой момент могут ударить током. В воде полно микробов и вредных примесей. Есть тоже вредно — кто знает, какой туда напихали дряни, кроме того, можно подавиться. На лифте ездить нельзя — вдруг оборвется трос? А если застрянешь, то получишь инфаркт или инсульт. Тем же грозит хождение по лестницам на верхние этажи. В подъезде подстерегают бандиты, на улице — гололед, кирпич с крыши, пьяный водитель, толпа, начиненная вирусами.