Сеньоры его свиты также сверкали золотом и серебром.

– Если к нему нельзя пробиться у него во дворце, – сказал Бурнишон Герену Буасо, – так я здесь поговорю с ним.

– А я поддержу вас, кум, – ответил тот.

– Что вы еще выдумали? – возразил Лескалопье. – Что значат ваши мизерные дела, когда здесь дело идет о вопросах государственных.

Но, несмотря на все его возражения, Бурнишон выступил вперед, а за ним и Герен Буасо.

– Ваша светлость, – крикнул он – ваши офицеры разоряют нас… и отказываются потом платить деньги… вы тоже не платите нам долгов…

– Что он там поет, этот негодяй? – спросил Орлеанский.

– А вот и другой негодяй запоет вам ту же песню, – в свою очередь крикнул Герен Буасо, – а вот и третий, – указал он на Лескалопье, который поспешил скрыться в толпе.

Но взамен его выступили другие кредиторы, ободренные решимостью первых. Поднялся гвалт невообразимый.

– Гола! Рибле! Сюда, сержант! Бейте эту сволочь, – кричал Орлеанский, – а вы, Савуази, посылайте ваших пажей за подмогой.

– Увы! – вздохнул шамбелан, – со времени парламентского указа, у меня больше нет пажей. Но грозные требования не прекращались.

– Ну, будет, смирно! – насмешливо сказал герцог. – Я о вас позаботился. Все вы значитесь в моем духовном завещании.

– Ну так, значит, нам всем скоро заплатят! – проревел какой-то Голиаф в одежде мясника.

Схватив под уздцы лошадь герцога, он замахнулся на него широким ножом, но в эту самую минуту кто-то хватил его самого ножом в живот и он грузно рухнул на землю.

Ударил мясника никто иной, как Жакоб: но пока он с торжествующим видом размахивал ножом, другой юноша кинулся на него, чтобы отнять у него оружие и поразить им герцога. Это был Ришар Карпален.

Жакоб старался вырваться, но противнику удалось выхватить у него оружие. Не удалось только прорваться сквозь окружавшую его тесную кучку.

– Ах, Господи Боже мой! – промолвил герцог Орлеанский, – если бы не этот мальчик, я был бы убит. Посади его к себе на лошадь, Рибле, и потом представь его мне, когда мы вернемся в отель.

– Слушаю, ваше высочество! – и Рибле стал подсаживать мальчика.

– Э, да это Жакоб! – крикнул он.

– Ты его знаешь? – спросил герцог.

– Это сын Колины Демер, ваше высочество. Орлеанский вздрогнул и задумчиво прибавил:

– Поручаю его твоей особенной заботливости, Рибле.

Толпа продолжала кричать и волноваться, но так как уже слышались вдали крики приближавшегося подкрепления, то Орлеанский храбро противостоял грозе.

– Расступись, сволочь! – гаркнул он, – или я со своими людьми всех вас передавлю!

Народная масса отхлынула по обе стороны, чтобы пропустить герцога и его свиту.

Вдруг Орлеанский заметил молодого человека, который, стоя на эстраде метра Гонена размахивал кинжалом и бросал на герцога дерзкие и вызывающие взгляды.

– Что это еще за бешеный чертенок? – спросил он.

– Это тот самый, что вырвал у меня нож, которым хотел убить вас, – сказал Жакоб.

– Эй ты! Маленький убийца! Кто ты такой? – спросил, возвысив голос, герцог Орлеанский.

– Я сын Мариеты д'Ангиен, – громовым голосом крикнул Ришар Карпален.

Герцог зашатался; поводья выскользнули у него из рук, но он быстро схватил их.

– Оба мои бастарды! – прошептал он. – Один хочет убить меня, другой защищает. Что бы сказали их матери?..

Потом, повелительно махнул рукой:

– Едем, господа, пора! – сказал он.

Действительно, на церкви св. Евстафия било двенадцать часов, а церемония была назначена ровно в полдень.

С того самого дня, как скипетр Карла VI попал в руки Изабеллы Баварской и Людовика Орлеанского, аппартаменты отеля Сен-Поль поступили в распоряжение итальянских художников – живописцев и скульпторов. Комнаты эти сделались чудом изящного вкуса, и для совершения этой метаморфозы герцог тратил безумные деньги. Каменщики получали по три парижских су в день, декораторы – по шести ливров в месяц, живописцы и скульпторы по пятнадцати, а распорядитель работ по двадцати пяти. Для того времени это были огромные деньги.