— Как вы думаете, господин учитель, — спросил он. — Могли Феликса убить из-за денег?

В ответ Рудольф лишь пожал плечами.

— Только идиоты из-за денег убивают, — заявил он. — По крайней мере, из-за таких денег. Сколько там было-то? На жизнь, как у царицы Савской, все одно не хватит, а так… — Он махнул рукой.

— Для некоторых и один золотой состояние, — вздохнул священник. Положил шнурок на место — пусть всё лежит, как было, и задумчиво посмотрел по сторонам.

— А вы знаете, — неожиданно оживился учитель. — А ведь верно вы заметили, святой отец! Тот, у кого свой кусок хлеба есть, не позарится на несколько золотых. А вот тот, у кого ничего…

И Рудольф многозначительно посмотрел на священника. Но лицо отца Иеремии осталось непроницаемым: то ли понял намек, то ли нет… Некоторое время он о чем-то размышлял, затем повернулся к юноше и попросил:

— Иоганн, мальчик мой, слазай-ка за забор, обойди вокруг кузницу. Да не торопись, внимательно под ноги смотри, не найдешь ли чего.

Опять шушукаться между собой будут, обиженно решил Иоганн. Что он, маленький что ли, чтобы его отсылать? Да хоть бы прямо сказал: мол, нам поговорить нужно, а то… Иоганн надул губы и медленно, не торопясь, побрел к забору. Смотреть под ноги? Хорошо, будет под ноги смотреть. Вон букашка зеленая по травинке ползет, не ее ли вы меня послали искать, дядюшка? Сейчас я вам целую горсть таких букашек принесу!

Юноша дошел до забора — немного правее, чем в том месте, откуда он видел учителя — и перемахнул через невысокую ограду. Обернулся к кузнице — дядя действительно что-то выговаривал Рудольфу. Ничего, Иоганн это запомнит. Вот пусть сам теперь о велосипедных следах догадывается! Отвернулся и пошел вдоль забора, пробираясь между густым кустарником по единственно возможному пути. И почти сразу наступил на что-то мягкое. Сделал шаг назад, нагнулся …. На земле лежал брошенный кем-то кошелек. Но как об этом догадался дядя?

— Ага, — кивнул отец Иеремия, принимая из рук племянника пустой кошелёк Феликса с оборванным шнурком. — Всё сходится…

Но что у него сходится, священник сообщать не стал. Вместо этого обернулся к учителю и мягко заметил:

— А вы все-таки подумайте, Рудольф, над тем, что я вам сказал… И на службу приходите. Негоже доброму христианину увиливать от исповеди. Не передо мной каетесь, перед Господом нашим.

Махнул рукой, призывая Иоганна следовать за ним, и засеменил по направлению к воротам.

Отец Иеремия стоял у ворот и, нахмурившись, рассматривал знак, на который указал племянник.

— Да, — вздохнув, сказал он, — это ворона.

Затем неожиданно тронул юношу за плечо и мягко произнес:

— Пойдем-ка прогуляемся, мой мальчик. Тебе понравилось быть сыщиком, верно? Это тяжелый труд, Иоганн, очень тяжелый….

Дядя замолчал, подыскивая слова. Так и шли молча, Иоганн не торопил, знал, что в такие минуты перебивать священника не стоит.

— Я говорю сейчас не о сыске… Найти преступника сложно, но это сложность для ума. Во сто крат сложнее душе сыщика. Душа, она открыта для чужой боли, сострадает, мается. Ты по возрасту своему видишь в сыске лишь загадку, тайну, но у тебя чистая душа и она обязательно будет болеть. Выдержишь ли это? Не закроешься ли наглухо от чужих страданий? Не станешь ли черствым и немым? И та, и другая доля тяжела, но черствость отвращает нас от Бога. Черствая душа не только от страданий, но и от любви закрыта.

Отец Иеремия сделал паузу, посмотрел на племянника и продолжил.

— Посмотри на нашего жандарма, на господина Вальтера, — сказал священник. — Он справедливый человек, ни разу не слышал я от селян или купцов, что приезжают на ярмарку, жалоб. Но война и служба отвратили его от пути истинного христианина. Он черств, он служит только букве Закона, он видит только дела, а не людей, что приходят к нему со своими бедами и проблемами.

— А Себу пожалел, — вставил Иоганн. — Без наручников в смердяйку вел.

— Ну что у тебя за выражения, мальчик мой? — сокрушенно произнес отец Иеремия. — Разве можно употреблять такие слова? Неужели нельзя просто сказать — в кутузку? Или хотя бы «под замок»?

В ответ Иоганн лишь виновато пожал плечами. Впрочем, никакой вины он за собой вовсе не чувствовал, но слова дяди о чужой боли свое впечатление произвели. А ведь действительно, подумал юноша, есть в этом правда. Что для тебя просто шарада, ребус, крестословица — для иных горе и потеря близких.

— К убийству всегда приводит грех человеческий, — продолжал отец Иеремия. — Слышал я, как ты рассказывал о французском сыщике, что славится мастерством разгадки запутанных преступлений. Следы, улики, гипотезы, все верно…. Но чтобы понять нам, кто убил Феликса, этого мало. Сколь угодно можем мы строить гипотезы, но пока не поймем, какой грех привел к этому злодеянию, не узнаем и убийцы… Постой-ка… А куда это мы направляемся?

Вопрос застал Иоганна врасплох. Шли они действительно вовсе не туда, куда нужно. Не к деревне, а от нее — в сторону колодца Рэнгу.

— Что ж ты мне не сказал? — всплеснул руками отец Иеремия. — Нам же в деревню нужно, а не на болото!

Но что толку было теперь сокрушаться? До колодца оставалось уже недалеко, и Иоганн, воспользовавшись удобством момента и растерянностью дяди, потащил его по велосипедному следу. Взахлеб рассказывая о том, как обратил на него внимание и как решил проследить, куда он ведет, и что след доходит до самого колодца Рэнгу и если разговоры о привидениях правда, то не ездил ли Франц именно к привидению? Иначе, зачем ему было направляться именно туда?