Оуэн запустил пальцы в бороду и, сам того не замечая, взъерошил ее: седые волосы топорщились во все стороны. Он хотел стереть струйку пота с виска и вместо этого оставил там грязный подтек.

– Люди в поселке знают о том, что вас судили? – спросил Купер. – В конце концов, вы всю жизнь прожили здесь.

– Конечно знают. Они и тогда знали, как все было, да и теперь не забыли.

– А нам никто ничего не сказал. Ни в одном из звонков, поступивших из Каргрива, не была упомянута эта история. Если бы ваше имя не всплыло в расследовании о педофилах, дело о нападении никогда бы не вышло на свет.

– Это потому, что я отсюда родом, – кивнул Оуэн. – Там, в Интернете, люди другие, я ничего не значил для них. Там не мое место. А теперь смотрите, какая у меня жизнь в Каргриве. Я пятнадцать лет входил в приходской совет. А вчера вечером мне позвонила председатель этого совета и наговорила на автоответчик самых ужасных вещей. Мэри Солт много лет была одной из маминых пациенток. Мама приняла у нее обоих детей. И теперь я никогда больше не смогу смотреть в глаза Мэри Солт. Поэтому я просто опустил заявление об отставке в ее почтовый ящик.

У Купера появилось чувство, что он стоит перед входной дверью в чей-то дом и безуспешно пытается отыскать верные слова для дурных новостей, когда семейство потеряло кого-то любимого: отец погиб в автокатастрофе, подросток умер от передозировки экстази, маленькую девочку похитили, убили и выкинули труп на обочину. Через какое-то время приходишь к выводу, что в подобной ситуации верных слов просто нет.Поэтому ты просто что-то быстро говоришь, чтобы поскорее покончить с этим делом, всеми силами стараясь сдержать нахлынувшие чувства.

Люди хотят, чтобы ты взял на себя роль Бога: каким-то непостижимым образом вернул к жизни мужа или дочь. Когда тебя учат, тебе объясняют, как могут реагировать родственники, но не говорят, как ты будешь реагировать сам. Тебя не обучают справляться с собственными чувствами. А ведь все эти эмоции черпаются не из бездонного колодца. Каждый раз, когда осушаешь некий эмоциональный резервуар, требуется чуть больше времени, чтобы он наполнился снова. Купер начинал беспокоиться, что придет день, когда он не наполнится вовсе. Однажды этот резервуар может оказаться сухим, и вместо нормальных чувств останется лишь сухая, растрескавшаяся поверхность, бесплодная и вонючая, как дно дачного пруда, высохшего в летнюю жару.

– Я не понимаю, Оуэн. У вас что, никогда не было подружки? – спросил Купер.

Смотритель покачал головой.

– Наверное, это старомодно.

Старомодно? Купер не стал комментировать это высказывание. Большинство современных людей нашли бы такое поведение уму непостижимым. Или извращением – вот еще одно, с чем, как он знал, Оуэну непременно предстоит столкнуться.

– Подростком я был неуклюж и стеснителен, – сказал Оуэн. – Так и не научился завязывать отношения.

– А когда вы остались вдвоем с матерью? Неужели было слишком поздно?

Вместо ответа Оуэн молча смотрел на десять заповедей. Купер постарался проследить направление его взгляда. Какая заповедь приковала внимание Оуэна и что за мысли вызвал его вопрос – мысли, от которых смотритель выглядел сейчас таким изумленным и испуганным тем, куда повернула его жизнь?

Купер проглядывал список до тех пор, пока не дошел до нужной строчки. Если Оуэн думал именно об этом, то изумление было правильной реакцией. Он смотрел на седьмую заповедь: «Не прелюбы сотвори».

– В самом конце мне все приходилось делать за нее, – рассказывал Оуэн. – Мне приходилось поднимать ее, умывать и одевать, водить в туалет, подтирать, кормить, чистить ей зубы, а потом раздевать и укладывать обратно в постель. Какой брак предполагает такие близкие отношения между мужчиной и женщиной?

Оуэн заплакал; слезы неторопливо текли по его щекам, похожие на ползущих крошечных слизней, медлительных и болезненных.

– Мне очень жаль, – произнес наконец он. – И еще я счастлив, что ее больше здесь нет.

Купер отвел взгляд. Он смотрел на могильные плиты в церковном дворе, на тисовые деревья и дорожки, засыпанные листьями. Он разглядывал деревенскую улицу, где около мясного магазина стоял грузовик, и смотрел на занавешенные окна белого дома на углу.

– Оуэн? – позвал он. – Хотите, я схожу за ключом?

В церкви пахло недавно вымытыми каменными полами. Свет, исходивший из высоко расположенных окон, дробился в витражных стеклах. Куперу почему-то вспомнился скотный рынок в Эдендейле. Деревянные церковные скамейки выстроились рядами, как узенькие загончики для верующих, ожидающих, когда они всей толпой попадут в загробную жизнь. Он поймал себя на мысли, что не удивится, если увидит на кафедре Абеля Пилкингтона в черном костюме, выкрикивающего цены и стучащего молотком, продавая души перекупщику, давшему больше.