– Нуте-с: против царя мы – не одни, а со всеми, а дальше – одни и все – против нас. Почему?

Самгин вышел на свет костра, протянул ему папиросу.

– Внутри – записка.

Яков долго и осторожно раскручивал мундштук, записку; долго читал ее, наклонясь к огню, потом, бросив бумажку е огонь, сказал:

– Так.

Сунув руки в теплый воздух и потирая их, хотя они не озябли, Самгин спросил:

– А не боитесь, что по огню стрелять начнут?

– Ночью – не сунутся, – уверенно ответил Яков. – Ночью им не разрешено воевать, – прибавил он, и его мягкий голос прозвучал насмешливо.

Вмешался Лаврушка, – он сказал с гордостью:

– Их сегодня, на Каланчевской, разогнали, как собак...

Присев на выступ баррикады, Самгин рассказал о том, что он видел, о Дьяконе, упомянул фамилию Дунаева.

– Дунаев? – оживленно спросил Яков. – Какой он? И, выслушав описание Клима, улыбаясь, кивнул головою:

– Этот самый! Он у нас в Чите действовал. «Не много их, если друг друга знают», – отметил Самгин.

Снова дважды прозвучал негромкий свист.

– Свои, – сказал Лаврушка.

Явились двое: человек в папахе, – его звали Калитин, – и с ним какой-то усатый, в охотничьих сапогах и коротком полушубке; он сказал негромко, виновато:

– Ушел.

– Эх, – вздохнул Яков и, плюнув в огонь, привлек Лаврушку к себе. – Значит, так: завтра ты скажешь ему, что на открытом месте боишься говорить, – боишься, мы увидим, – так?

– Я знаю.

– И пригласишь его в сторожку. А вы, товарищ Бурундуков и Миша, будете там. Нуте-с, я – в обход. Панфилов и Трепачев – со мной. Возьмите маузера – винтовок не надо!

Студент Панфилов передал винтовку Калитину, – тот взял ее, говоря:

– Винтовочка, рабочий посошок!

Самгин пошел домой, – хотелось есть до колик в желудке. В кухне на столе горела дешевая, жестяная лампа, у стола сидел медник, против него – повар, на полу у печи кто-то спал, в комнате Анфимьевны звучали сдержанно два или три голоса. Медник говорил быстрой скороговоркой, сердито, двигая руками по столу:

– У меня, чучело, медаль да Георгий, а я...

– Дурак, – придушенным голосом сказал повар. Обычно он, даже пьяный, почтительно кланялся, видя Самгина, но на этот раз – не пошевелился, только уставил на него белые, кошмарно вытаращенные глаза.

Лампа, плохо освещая просторную кухню, искажала формы вещей: медная посуда на полках приобрела сходство с оружием, а белая масса плиты – точно намогильный памятник. В мутном пузыре света старики сидели так, что их разделял только угол стола. Ногти у медника были зеленоватые, да и весь он казался насквозь пропитанным окисью меди. Повар, в пальто, застегнутом до подбородка, сидел не по-стариковски прямо и гордо; напялив шапку на колено, он прижимал ее рукой, а другою дергал свои реденькие усы.

– Вот, товарищ Самгин, спорю с Иудой, – сказал медник, хлопая ладонями по столу.

– Ты сам – Иуда и собака, – ответил повар и обратился к Самгину: – Прикажите старой дуре выдать мне расчет.

Вскочив на ноги, медник закричал, оскаливая черные обломки зубов:

– Пристрелить тебя – вот тебе расчет! Понимаете, – подскочил он к Самгину, – душегуба защищает, царя! Имеет, дескать, права – душить, а?

– Имеет, – сказал повар, глаза его еще более выкатились, подбородок задрожал.

– Я солдат! Понимаешь? – отчаянно закричал медник, ударив себя кулаком в грудь, как в доску, и яростно продолжал: – Служил ему два срока, унтер, – ну? Так я ему... я его...

– Пошел вон! – захрипел повар и, бросив шапку на пол, стал топтать ее.

Самгин молчал, наблюдая стариков. Он хорошо видел комическую сторону сцены, но видел, чувствовал и нечто другое, подавлявшее его. Старики были одного роста, оба – тощие, высушенные долголетним трудом. Медник дышал с таким хрипом, точно у него вся кожа скрипела. Маленькое, всегда красное лицо повара окрашено в темный, землистый цвет, – его искажали судороги, глаза смотрели безумно, а прищуренные глаза медника изливали ненависть; он стоял против повара, прижав кулак к сердцу, и, казалось, готовился бить повара.

Самгин встал между ними, говоря как только мог внушительно:

– Прошу прекратить ссору. Вы, Егор, расчет получите. Сегодня же. Где Анфимьевна?

Повар отвернулся от него, сел и, подняв с пола шапку, хлопнув ею по колену, надел на голову. Медник угрюмо ответил:

– Анфимьевна барыне вещи повезла на салазках. Самовар вам приготовлен. И – пища.

– Спасибо, – сказал Самгин. – Но – прошу не шуметь!

– Ладно, – обещал медник усталым голосом. «Впали в детством – определил Самгин, входя в столовую, определил и поморщился, – ссора стариков не укладывалась в эти легкие слова.