— Позвольте вам предложить, — сказал Костя, — смягчающее вину обстоятельство.

Он вынул из-под себя обшитую пестрым сатином, прямоугольную, надувную подушечку, которую всегда подкладывал во время своих твердых, плоских, геморроидальных поездок.

— А вы сами? — спросила дама.

— Обойдемся, обойдемся. Попрошу вас привстать.Пардон. Теперь сядьте. Не правда ли мягко? Эта часть особенно чувствительна в дороге.

— Благодарю вас, — сказала она. — Не все мужчины так внимательны. Я очень похудела за последний месяц. Как хорошо: прямо как во втором классе.

— У нас, сударыня, галантность — врожденное свойство. Да, я иностранец. Русский. Раз было так: мой отец гулял по своему поместью со старым приятелем, известным генералом, навстречу попалась крестьянка — старушка такая с вязанкой дров, — и мой отец снял шляпу, а генерал удивился, и тогда мой отец сказал: “Неужели вы хотите, ваше превосходительство, чтобы простая крестьянка была вежливее дворянина?”

— Я знаю одного русского, — вы наверное тоже слыхали, — позвольте, как его? Барецкий... Барацкий... Из Варшавы, — у него теперь в Хемнице аптекарский магазин... Барацкий... Барецкий... Вы наверное знаете?

— Нет. Россия велика. Наше поместье, например, было величиной с вашу Саксонию. И все потеряно, все сожжено. Зарево было видно на семьдесят километров. Моих родителей растерзали на моих глазах. Меня спас наш верный слуга, ветеран турецкой кампании...

— Ужасно, — сказала она, — ужасно.

— Да, но это закаляет. Я бежал, переодевшись крестьянкой. Из меня вышла в те годы очень недурная девочка. Ко мне приставали солдаты... Особенно один негодяй... Случилась, между прочим, пресмешная история.

Рассказал эту историю. “Фуй”, — произнесла она с улыбкой.

— Ну, а потом — годы скитаний, множество профессий. Я, знаете, даже чистил сапоги, — а во сне видел тот угол сада, где старый дворецкий при свете факела закопал наши фамильные драгоценности... Была, помню, сабля, осыпанная бриллиантами...

— Я сейчас вернусь, — сказала дама.

Вернувшись, она снова опустилась на не успевшую остыть подушечку и мягко скрестила ноги.

— Кроме того, два рубина — вот таких, акции в золотой шкатулке, эполеты моего отца, нитка черного жемчуга...

— Да, многие теперь разорились, — заметила она со вздохом и продолжала, подняв, как давеча, бровь. — Я тоже много чего пережила... Я рано вышла замуж, это был ужасный брак, я решила — довольно! буду жить по-своему... Я в ссоре с родителями вот уже больше года, — старики, ведь, молодых не понимают, — и мне это очень тяжело, — прохожу, бывало, мимо их дома и мечтаю — вот войду, а мой второй муж теперь, слава Богу, в Аргентине, он мне пишет такие удивительные письма, но я к нему никогда не вернусь. Был еще человек, — директор завода, очень солидный, обожал меня, хотел, чтобы у нас был ребенок. Его жена тоже такая хорошая, сердечная, — гораздо старше его, — мы все были так дружны, летом катались на лодке, но они потом переехали во Франкфурт. Или вот актеры, — это прекрасные, веселые люди, — и все так по-товарищески, и нет того, чтобы сразу, сразу сразу...

А Костя между тем думал: знаем этих родителей и директоров. Все врет. А очень недурна. Груди, как два поросеночка, узкие бедра. Видно, не дура выпить. Закажем, пожалуй, пива.

— Ну, а потом повезло, я разбогател чрезвычайно. Я имел в Берлине четыре дома. Но человек, которому я верил, мой друг, мой компаньон, обманул меня... тяжело вспоминать. Я разорился, но духом не пал, и теперь опять, слава Богу, несмотря на кризис... Вот кстати я вам кое-что покажу, сударыня...

В чемодане с роскошными ярлыками находились (среди прочих продажных предметов) образцы моднейших дамских зеркалец (для сумок). Зеркальце не круглое и не четырехугольное, а фантази, — в виде, скажем, цветка, бабочки, сердца. Принесли пиво. Она рассматривала зеркальца и гляделась в них; по стенкам стреляли световые зайчики. Пиво она выпила залпом, как солдат, и стерла пену с оранжевых губ тыльной стороной руки. Костенька любовно уложил образцы в чемодан и поставил его обратно на полку. Ну, что ж, — приступим.

— Знаете, — я на вас смотрю, и все мне сдается, что мы уже встречались когда-то. Вы до смешного похожи на одну даму, — она умерла от чахотки, — из-за которой я чуть не застрелился. Да, мы, русские, сентиментальные чудаки, но поверьте, мы умеем любить со страстью Распутина и с наивностью ребенка. Вы одиноки, и я одинок. Вы свободны, и я свободен. Кто же может нам запретить провести вдвоем в укромном месте несколько приятных часов?

Она соблазнительно молчала. Он сел рядом с ней. Усмехаясь и тараща глаза, хлопая коленками и потирая ладони, он глядел на ее профиль.

— Вы куда едете? — спросила она. Костенька сказал.

— А я вылезаю в...

Она назвала город, известный своим сырным производством.

— Ну, что ж, — я с вами, а завтра поеду дальше. Не смею ничего утверждать, сударыня, но у меня есть все основания думать, что ни вы, ни я не пожалеем...

Улыбка, бровь.

— Вы даже еще не знаете, как меня звать.

— Ах, не надо, не надо... Зачем нам имена?

— Все-таки, — сказала она и протянула ломкую визитную карточку. Зонья Бергман.