Шрифт:
867. Взгляд на прибавление общей власти: прикинуть, насколько этот рост захватывает в себя также и упадок отдельных людей, сословий, эпох, народов.
Смещение центра тяжести в культурах. Издержки всякого большого роста: кто их несёт! Насколько чудовищны должны они стать теперь?
868. Общий вид будущего европейца: таковой как интеллигентнейшее рабское животное, очень работящий, в сущности очень скромный, любопытен до невозможности, разнообразен, изнежен, слабоволен — космополитический хаос аффектов и умственных способностей. Как прикажете из него извлечь более сильный вид? Да ещё и с классическим вкусом. Классический вкус — это воля к упрощению, усилению, к очевидности счастья, к ужасающему, мужество к психологической наготе (упрощение есть производная воли к силе, к усилению; раскрытие очевидности счастья, равно как и наготы, — производное воли к ужасающему...). Чтобы вырвать себя из того хаоса к этому становлению — для этого потребно понуждение: должно иметь выбор — либо сгинуть, либо пробиться наверх. Господствующая раса способна произрасти только из ужасающих и насильственных начал. Проблема: где у нас варвары двадцатого столетия? * Очевидно, они покажутся и консолидируются только после чудовищных социалистических кризисов, — это будут элементы, которые способны на величайшую суровость к себе и смогут гарантировать волю самой долгой выдержки...
Т. е. варвары как свежая, обновляющая сила, в ХХ столетии однако так и не пришедшая — ср. у греческого поэта К. Кавафиса (1863–1933):
...Как жить теперь? Какой придумать выход?На варваров — одна была надежда!(Пер. И. Жданова)
869. Самые могучие и самые опасные страсти человека, от которых он легче всего погибает, подвергнуты в обществе столь основательной опале, что тем самым и могучие люди как таковые стали невозможны, либо они заведомо должны чувствовать себя злодеями, «вредными и непозволительными». Огромная эта издержка до поры до времени была необходима: однако теперь, когда благодаря долговременному угнетению этих страстей (властолюбия, страсти к управлению и иллюзии) выпестовано множество контр-сил, снова возможно их высвобождение: в них уже не будет прежней дикости. Мы позволяем себе приручённое варварство: стоит только взглянуть на наших художников и государственных мужей.
870. Корни всех недугов: то, что рабская мораль смирения, целомудрия, самоотверженности, абсолютного послушания — одержала победу, вследствие чего господствующие натуры приговорены 1. к подхалимству 2. к мукам совести, — а творческие натуры чувствовали себя подстрекателями против Бога, страдая от неуверенности, ощущая вечные ценности как помеху.
— Варвары показали, что умение соблюдать меру у них не прижилось: они боялись природных страстей и влечений и порочили их: — та же картина и у правящих государей и высших сословий.
— С другой стороны, возникало подозрение, что всякая умеренность есть слабость, признак старения и усталости (так, Ларошфуко высказывает предположение, что «добродетель» всего лишь красивое слово в устах тех, кому уже не доставляют удовольствия пороки). Само стремление к соблюдению меры изображалось как занятие, требующее суровой закалки, самообуздания, аскезы, как борьба с дьяволом и т.п. Естественное удовольствие эстетической натуры от чувства меры, наслаждение красотой меры предпочитали не замечать или отрицать, ибо возобладало стремление к анти– эвдемонической морали.
До сей поры не было веры в радость соблюдения меры — эту радость всадника на лихом коне! — Посредственность слабых натур путали с умеренностью сильных!
In summa: самые лучшие вещи были опорочены (потому что слабаки или неумеренные свиньи выставляли их в дурном свете) — а лучшие люди оставались в тени и часто сами не знали о своих достоинствах.
871. Порочные и необузданные люди: их пагубное влияние на оценку вожделений. Это ужасающее варварство нравов, которое, главным образом в средневековье, понуждало к настоящему «поясу добродетели» * — наряду со столь же ужасающими преувеличениями относительно того, что составляет ценность человека. Борющаяся «цивилизация» (обуздание) нуждается во всевозможных кандалах и пытках, дабы выстоять перед лицом страшной и хищной природы.
В средние века одевался мужьями жёнам ради сохранения их верности; существовало также «укрощение строптивых» (англ. Branks) — такой же пояс, надевавшийся на рот сварливым жёнам. Интересно, что Ницше использует выражение «Bund der Tugend», слишком напоминающее известный Tugendbund («Союз добродетели») — немецкую патриотическую организацию, существовавшую, однако, не в средние века, а в 1810-е гг. как союз тайной борьбы с Наполеоном. При его симпатиях к Наполеону аллюзия вполне очевидна, ср. «тугендбундовские» мечтания Пьера Безухова о покушении на Бонапарта у Л. Толстого.
Тут происходит совершенно естественная путаница, хотя и самого дурного влияния: то, что люди власти и воли в силах от себя требовать, задаёт меру тому, что они себе позволяют. На деле такие натуры суть противоположность людям порочным и необузданным, хотя при некоторых обстоятельствах они делают вещи, за которые менее значительного человека уличили бы в пороке и неумеренности.
Здесь чрезвычайно вредит делу понятие «равноценности людей перед богом»: запрещению подвергались действия и воззрения, которые сами по себе просто относятся к прерогативам сильных, родившихся сильными, — как если бы таковые действия и воззрения вообще были недостойны человека. Всю тенденцию сильного человека дискредитировали, выставив защитные средства слабейших (в том числе и перед собой слабейших) в качестве эталона ценности.
Путаница зашла так далеко, что даже непревзойдённых виртуозов жизни * (самодостаточное величие которых являет ярчайший контраст всему порочному и «необузданному») заклеймили самыми бранными словами. Ещё и сегодня все почитают своим долгом охаивать Чезаре Борджиа * — это же просто смешно. Церковь отлучала немецких кайзеров за их пороки: как будто монаху или священнику дано судить о том, какие требования вправе предъявить себе, скажем, Фридрих II. * Дон-Жуана прямиком отправляют в преисподню: как это наивно! Неужели ещё не заметно, что интересных людей на небе явно недостаёт?.. Только лишняя подсказка дамочкам, где им поскорее обрести своё блаженство... При минимальной последовательности мысли и, кроме того, сколько-нибудь углублённом взгляде на то, что есть «великий человек», не приходится сомневаться в том, что церковь всех «великих людей» сошлёт в ад, — ибо она борется против всякого «величия человека»...
Ницше намеренно пишет: Virtuosen des Lebens, потому что уже в его время существовало похожее выражение Lebensk"unstler — как сказали бы теперь, «хитрованы».
Борджиа, Цезарь (Чезаре, 1478–1507), незаконный сын папы Александра VI Борджиа; в 1497 г. велел убить своего старшего брата Джованни, чтобы завладеть его титулом герцога Гандиа. Мечтая стать повелителем всей Италии, хладнокровно прибегал к подкупу, обману и политическим убийствам. Пал в битве под Вьяной. Послужил образцом для написания «Государя» Макиавелли (см. прим. к § 304). Ницше видел в нём образец «человека высшего».
Генрих IV, император (1056–1106), покорил Саксонию, за что был отлучён папой Григорием VII, после чего «ходил на поклон в Каноссу», раскаиваясь и посыпая голову пеплом (1077). В борьбе с папским ставленником Рудольфом Швабским был отлучён снова, в гневе пошёл войском на Рим и взял его (1084), но был опять отлучён папой Пасхалием II, взят в плен собственным сыном Генрихом и уступил ему престол. — Фридрих II, с 1208 г. король обеих Сицилий, с 1213 г. король Германский, император (1220–1250), отлучён папой Григорием IX. — Людовик IV Баварский, император (1314–1347), с 1314 г. также король австрийский вместе с Фридрихом Красивым, ставленником папы; в 1322 г. разбил войска последнего, но был отлучён и вынужден разделить с ним правление.
872. Права, которые человек себе присваивает, прямо соотносятся с обязанностями, которые он на себя возлагает, с задачами, которые он чувствует себе по плечу. Большинство людей не имеет права на существование, они только несчастье для людей высших.
873. Превратное понимание эгоизма, со стороны заурядных натур, которые ведать не ведают о жажде покорения и ненасытности большой любви, равно как не ведают и об изливающихся чувствах силы, которые одолевают, влекут к себе, льнут к сердцу — о тяге художника к своему материалу. Или хотя бы просто о жажде деятельности, которая ищет себе поприща. — В обычном «эгоизме» как раз «не-эго», некое «глубокое среднее», родовой человек взыскует самосохранения — оно-то и возмущает, когда его подмечают более редкие, более тонкие и менее заурядные люди. Ибо они рассуждают так: «Мы — более благородные! В сохранении нас куда больше смысла, чем в сохранении этой скотины!»