Гражданин Белов, в четверг вы провели в костеле десять минут. Засекаю время.

Пусть поскучают, думаю я, пусть нервы напрягут, спешить некуда.

Белова амвон интересовал, что-то не очень он интересуется, без энтузиазма. А Саша — ничего, правильно, маячит перед глазами, глазами не ест, вполне непонятно, хорошо.

— Ну вот, гражданин Белов, — говорю я, — вы покидаете костел. Присаживайтесь рядом с ксендзом Вериго. Саша, ты должен стать у передней скамьи, смотришь сюда, на пана органиста. Пожалуйста, Луцевич, спускайтесь вниз.

— Я был за кафедрой, — объясняет органист.

— Я знаю. Это уже условно. Ксендза Вериго тоже не было в костеле, однако вот он сидит. Прошу. Пожалуйста, вперед. Так, теперь вы стоите здесь, между притвором и колонной.

— Саша! — зову я. — Иди к выходу. Под люстрой остановись. Не бойся, она не упадет. Тут тебя нагоняет Буйницкий. Прошу, гражданин Буйницкий. Станьте рядом. Все хорошо, но кого-то не хватает. Ага, Жолтака не хватает. Облик его еще жив в нашей памяти, и, я думаю, никому не составит труда вообразить следующее. Вот скрипит входная дверь, в притвор входит Жолтак, целует крест, преклоняет колено, молится и глядит на вас, Саша и гражданин Буйницкий. А вы на него. Короткие равнодушные взгляды. Теперь он возвращается на двор, его нет. Таким образом, в костеле присутствуют трое: незнакомец, гражданин Буйницкий и гражданин Луцевич. Однако органист наверху, он сидит за кафедрой, он играет. Правильно я говорю?

— Нет, — отвечает Буйницкий. — Вы забыли о другом человеке, в сапогах.

— Помню, — говорю я, — но ему еще не черед, он появится чуть позже. А вас, вас обоих, я прошу пройти к иконе богородицы. Так. Здесь, пожалуйста, задержитесь. Одиннадцать сорок. Пять минут можно о чем-либо поговорить.

— О чем? — спрашивает Локтев.

— Не имеет значения. Хоть о погоде. О видах на урожай. Все равно. Пожалуйста, Саша, Буйницкий, не надо молчать. Любой разговор. О чем угодно.

— Как настроение, пан сакристиан? — спрашивает Локтев.

— Нормальное.

— Странно, странно.

— Что в этом странного?

— Как же, конец игры, как говорится.

— Не понимаю, — говорит Буйницкий.

— Ну и плохо. Маленький, но роковой просчет. Прошедшей ночью следовало уехать. Уже далеко были бы, верст за пятьсот…

— Ерунду, простите, какую-то говорите.

— Нас и просили ерунду говорить. Так что обижаться вовсе ни к чему. Можете что-нибудь умное сказать, если хотите. Никто не мешает. И потом, не такая уже ерунда, если разобраться. Ничего себе ерунда. Высшей мерой пахнет, а вы ерунда, говорите.

— Полнейшая ерунда. Какой мерой?

— Громче, пожалуйста, — говорю я.

— Расстрелом! — восклицает Локтев.

— Ну, знаете! — вскрикивает Буйницкий. — Это сверх всяких пределов. С меня достаточно! — и поворачивается уйти.

— Одну минуту, гражданин Буйницкий, — останавливаю я разгневанного сакристиана. — Но сердитесь, разговор, действительно, условный. Я вас только на минутку еще задержу. Вы остаетесь стоять, а ты, Саша, уходи. Так, повернись к пану сакристиану затылком. Сделай шаг, еще шаг. Стоп. Теперь вы, Буйницкий, возьмите подсвечник.

Лучше тот, крайний, в котором новые свечи. Не стесняйтесь, в костеле, как мы условились, никого нет, а Луцевич сидит к вам спиной. Берите и бейте им собеседника по голове.

Буйницкий онемел, руки его безвольно падают, взгляд, полный страдания, обращается ко мне — о, я ни в чем не виновен, я добрый, мирный человек, — говорит этот взгляд, — какое ложное заблуждение о моей душе, я — маленький ягненок, не мучайте меня, отпустите. К горлу его подкатывает ком слов (мне так кажется), но он молчит. Дожимать его надо, думаю я, надкололся.

Буйницкий поднимает глаза, глядит на Белова, потом на ксендза, потом на органиста и по-прежнему остается нем.

— Ах, Буйницкий, — продолжаю я с укоризной, — сколько страданий вы доставили своей жене…

Но и это его не пронимает, в ответ он беспомощно пожимает плечами.

— Да, граждане свидетели, — говорю я. — Так происходило в четверг. Затем он спрятал убитого в исповедальню, вытер подсвечник и продолжал бродить по костелу, словно ничего не случилось.

— Саша! — говорю. — Гражданин Буйницкий задержан.

Локтев поворачивается, отступает на шаг, достает свое оружие и командует задержанному:

— Заложите руки за спину. Идите вперед.

— Господи! — шепчет ксендз. — Не может быть… Буйницкий тяжело потянулся к входным дверям. Локтев конвоирует согласно указаниям. Молодец. Этот прощальный проход Буйницкого вдоль колонн к притвору очень меня сердит. Мне не нравится, что сакристиан молчит, уж как-то быстро он сломался, согласился на поражение недопустимо легко. В немом виде от него нам никакой пользы не будет. А он бредет, как козел на заклание, пожалейте, мол, меня. Поравнялся с органистом, взглянул на него и поворачивает на выход.