И я обращаюсь к фронтовым товарищам времён Мировой войны, на какой бы стороне они ни воевали: будьте честными! Да, мы испытывали когда-то гордое чувство, что мы — настоящие мужчины, солдаты, оторванные от повседневных забот прошлой жизни. Мы даже чувствовали иногда радость от бытия, резко противоположного той изнеженности, которую несёт с собой современная культура и суперкультура. Мы чувствовали себя ценными людьми по сравнению с теми, кто вдалеке от фронта понятия не имел о том, что такое фронтовая судьба. Мы чувствовали себя защитниками жизни нашей нации, носителями её будущего.

Мы не раз наслаждались радостными и весёлыми часами, мы старались жить достойной жизнью каждую отпущенную нам минуту. Никто из нас не хотел бы забыть о времени, проведённом на фронте. Но будем честными! Мы испытывали ужас перед смертью, мы видели смерть в более страшном и сосредоточенном виде, чем кто-либо до нас. Мы сидели на корточках в блиндажах и, скрючившись, ожидали, когда нас разнесёт на куски. Мы в страхе задерживали дыхание, когда наше опытное ухо слышало, как к нам с шипением приближалась граната, когда на нас сыпались мины. И сердце готово было выпрыгнуть их груди, когда мы напрасно искали укрытия от хлещущих пулемётных очередей. Мы думали, что задохнёмся в наших масках среди облаков газа. Мы ковыляли по заполненным водой окопам, мы мёрзли ночами в грязи воронок от гранат. Мы пережили дни и недели ужасов великой войны. Мы мёрзли и голодали и часто были близки к отчаянию. У нас в ушах звучали крики тяжело раненых, мы видели, как корчатся отравленные газом. Мы встречали идущих на ощупь ослепших, мы слышали хрип умирающих. Посреди горы трупов наших товарищей мы теряли последнюю надежду на жизнь. Мы видели нищету беженцев, мы видели вдов и сирот, калек, больных детей и голодающих женщин. Будем честными! Разве каждый из нас не задавал себе вопрос — для чего всё это? Должно ли так быть? Можно ли в будущем избавить человечество от этого?!

Но мы держались! Мы держались, как люди долга, дисциплины и верности, как мужчины, презирающие трусость. Но сегодня я вспоминаю тогдашний вопрос и обращаюсь с ним, как с обвинением, к миру, как фронтовик к фронтовикам, как руководитель народа к руководителям других народов — должно ли так быть? Можем ли мы вместе, при наличии доброй воли, избавить от этого человечество?

Кто-нибудь может спросить: почему ты поднял голос только сегодня? Почему ты молчал в прошлые годы?

Я отвечу: потому, что тогда в Германии мой голос смешался бы с голосами предателей собственного народа, с голосами тех, кто некогда нанёс немецким фронтовикам удар в спину, с голосами тех, кто поносил фронтовиков и восхвалял шкурников, с голосами тех, на чьей совести подписание Версальского договора с германской стороны. Я не хотел быть в этой компании.

Сегодня я могу говорить, потому что человек из моего народа восстановил честь этого народа перед всем миром. Сегодня я могу говорить, потому что этот человек заставил замолчать предателей этого народа. Сегодня я могу говорить, потому что мир знает, что национал-социалистический боец — не трус. Сегодня я могу говорить, потому что вождь моего народа сам протянул миру руку ради мира. Сегодня я могу говорить, потому что самый отважный из нас, Адольф Гитлер, защищает меня от того, чтобы меня неправильно поняли и поставили на одну доску с трусами.

Сегодня я могу говорить, потому что я тем самым поддерживаю человека, который пытается сохранить мир в последний миг перед катастрофой. Сегодня я поднимаю свой голос потому, что одновременно хотел бы предостеречь мир, чтобы он не путал нынешнюю Германию, Германию мира, с прошлой Германией, Германией пацифизма.

Миру следует знать: если у нас, фронтовиков, тысячекратно проходят перед глазами воспоминания об ужасах войны; если молодое послевоенное поколение столь же мало хочет войны, как и мы, старшие, — это не значит, что открыт путь для военной прогулки в нашу страну. Подобно тому, как французский народ во время великой войны всеми силами защищал каждую пядь своей земли и в любой момент готов защищать её снова, так же будем делать сегодня и мы, немцы. Француз-фронтовик лучше других поймёт нас, когда мы предупреждаем тех, кто всё ещё играет с мыслью о войне — которую, разумеется, будут вести на фронте не её поджигатели, а другие: попробуйте напасть на нас! Попробуйте вторгнуться в новую Германию! Тогда весь мир узнает дух новой Германии! Она будет сражаться за свою свободу, как ещё не сражался ни один народ.

Французский народ знает, как защищать свою землю. Захват каждого леска, каждого холма, каждого хутора стоил крови. Старые и молодые впивались ногтями в землю Родины. Они защищались с фанатизмом! И если даже противник победит благодаря превосходству современного оружия, путь через Рейх будет стоить вторгшимся врагам ужасных жертв, потому что ещё никогда ни один народ не был столь исполнен сознанием своего права и долга сражаться до последнего против агрессии, как сегодня наш народ.

Но мы не верим в то, что отравители источников международных отношений хотят нам внушить, что есть хоть один народ, который хотел бы нарушить мир Германии и тем самым и Европы, если не всего мира. Мы не верим, что этого хочет французский народ, потому что мы знаем, что и он жаждет мира. Мы, фронтовики, помним, что население Франции за линией фронта всегда воспринимало войну как несчастье для себя и для всего народа.

С искренней симпатией воспринимают в Германии — особенно фронтовики — голоса организаций французских фронтовиков, которые требуют честного взаимопонимания с Германией. Это требование, несомненно, происходит из знания истинного лица войны, равно как из уважения, которое французские фронтовики в силу солдатских чувств питают к подвигам немецких фронтовиков.

Французские солдаты знают, как отважно немцы четыре с половиной года бились против превосходящих сил. В равной мере немецкие фронтовики никогда не подвергали сомнению храбрость французских фронтовиков. Эта храбрость находит своё выражение в том факте, что французская армия изо всех союзных армий пролила больше всего крови.

Фронтовики хотят мира.

Народы хотят мира.

Германское правительство хочет мира.

И если нам время от времени режут слух слова видных представителей французского правительства, мало соответствующие духу взаимопонимания, мы не теряем надежды, что, несмотря ни на что, и правительство Франции хочет мира. Если французский народ несомненно желает мира, то мы убеждены, что и правительство Франции не хочет войны с Германией.

И если авторитетные французские представители не говорят языком французского народа и его фронтовиков, то их речи не следует расценивать как выражение точки зрения Франции. Один француз сказал мне: «Посочувствуйте нам! У нас ещё правит парламентаризм». Он хотел этим сказать, что государственные деятели часто вынуждены говорить в своих речах не то, что думают, а то, что желает слышать парламентское большинство. А это большинство, как мы знаем, выражает не мнение народа, а, напротив, представляет интересы сил, часто находящихся вне народа. История скорее увенчает лаврами тех людей, которые в столь трудные времена стремятся достичь взаимопонимания народов и тем самым спасают культуру, чем тех, кто думает, будто с помощью политических и военных агрессивных действий можно достичь победы, даже если они действительно достигнут победы.