Парнов Еремей Иудович
Шрифт:
Уже после войны некто Сен-Лоу, написавший брошюру «Новые катары Монсегюра», справился насчет Рана у властей ФРГ и получил любопытный ответ:
— Согласно документации СС, Ран покончил жизнь самоубийством, приняв соединение циана на горе Куфштейн.
— Причина? — спросил Сен-Лоу.
— «На политико-мистической почве», — процитировал эсэсовский диагноз чиновник юстиции. Нам еще встретится это примечательное словосочетание: «политико-мистическая почва»… История монсегюрских спекуляций в «третьем рейхе» с исчезновением Рана не закончилась. В июне 1943 года, когда, казалось бы, «нибелунгам» следовало думать совсем о других вещах, в Монсегюр прибыла научная экспедиция, в которую входили известные немецкие историки, этнологи, геологи, специалисты по исследованию пещер.
Под охраной подобострастной вишистской милиции «союзники» разбили палаточный лагерь и приступили к раскопкам. Работы продолжались вплоть до весны 1944 года, когда пришлось спешно уносить ноги. Но в самом рейхе разговоры об «арийском Граале» не утихали вплоть до окончательной развязки. Так, в марте 1945 года Розенберг, разъяснив гросс-адмиралу Деницу значение катарских сокровищ для национал-социализма, заикнулся о какой-то секретной экспедиции и просил выделить для этой цели специальную подводную лодку. Одним словом, ошарашивающая своей шизоидной настырностью возня нацистов продолжалась вплоть до последнего часа, пока Красная Армия не отняла у них самое возможность решать что бы то ни было, пусть даже на бумаге.
Мистические идеи, как нам еще не раз предстоит убедиться, живучи. Поразительной устойчивостью обладает также злокачественный вирус нацизма. И не только устойчивостью, но и мутагенной способностью приспосабливаться к переменчивым условиям среды. Неонацист Жан Клод Моги, основавший в Париже «нордическую пролетарскую национал-социалистскую партию», и взяв, разумеется, свастику в качестве эмблемы, соединил культ нордического Вотана с… ультралевацкой демагогией.
Проблема неизбежного сращения нацистской идеологии с оккультизмом не так проста, как это может показаться с первого взгляда. Мистика, стоявшая у колыбели фашизма, не была не только его родительницей, но даже повивальной бабкой. Несмотря на очевидную приверженность заправил «третьего рейха» к «запредельным силам», мистике отводилась сугубо утилитарная роль в арсенале коричневой пропаганды. Об этом следует помнить, потому что не перевелись еще «адвокаты дьявола», стремящиеся хоть как-то обелить преступный режим, изобразить заплечных дел мастеров «идеалистами», «рыцарями Грааля». Автор недавно изданной во Франции книги «Оккультизм в третьем рейхе» Жан-Мишель Анжебер явно пошел по такой проторенной дорожке. Отталкиваясь от «фантастического реализма» Повеля — Бержье, он попытался, в частности, провести параллель между альбигойскими «совершенными» и гиммлеровскими молодчиками.
Мало сказать, что это — надругательство над пеплом мучеников инквизиции. Это прежде всего кощунственное издевательство над светлой памятью миллионов людей, сожженных в крематориях Освенцима. Не рыцарями были они, все эти большие и малые фюреры, а грязными палачами. Чисто внешняя аналогия: черные одежды катаров и черная униформа СС никуда не ведет. Далее крестов тевтонских псов-рыцарей, прославившихся бесчеловечностью даже в те жестокие времена, исторические притязания не шибко грамотных «нибелунгов» не простирались. Да и зачем им история, если они были изобретателями тщательно спланированной, разнесенной по бухгалтерским графам ищ дустрии уничтожения с последующей переработкой человеческих тел?…
Еще более вздорной выглядит идея «ритуальной чистоты», которой руководствовались черные воители с серебряным черепом на фуражке. Да, нацисты огнем и мечом утверждали расистский принцип «чистоты крови», но что общего было у этих убийц и мародеров с «совершенными», проповедовавшими нрав ственную чистоту и аскетизм? Вагоны свалявшихся женских кос? Горы костылей и детских кукол? Выдранные клещами золотые коронки? Мы доберемся до самых корней нацистского оккультизма и увидим, что провозвестники «расовой чистоты» даже не подозревали о существовании альбигойцев, а о Персевале и нибелунгах судили больше по операм Вагнера. «Гностицизм», «ариизм», «тамплиерство» и «крест движения» — свастика — все это присутствовало в словоизвержения «интеллектуалов» вроде Розе» берга, служа завесой для сокры тия глобальной уголовщины Изображать гитлеровцев в честве «рыцарей великого неведомого» и уподобить Нюрнбергский процесс некоему судилищу над «наследниками Грааля» — значит идеализировать разбойничью банду. С этой мыслью, высказанной французски философом Полем Лаберенном поводу «Утра магов», нельзя не согласиться. Она бьет точно в цель.
Молот ведьм
Впоследствии сожженная банщица рассказала, каким образом она сама была соблазнена старухой: по дороге она встретила демона в человеческом образе, шла она с намерением посетить своего любовника с целью блуда; когда она была демоном-инкубом опознана и спрошена… он сказал: «Я дьявол, и если ты хочешь, я всегда буду готов к твоим услугам и не оставлю тебя ни в какой нужде». Так как она согласилась на это, то в течение восемнадцати лет, то есть до конца жизни, она предавалась этим дьявольским мерзостям, при полном, конечно, отрицании веры.
Я. Шпренгер и Г. Инститорис, «Молот ведьм»Здесь — заповеданность
Истины всей.
Вечная женственность
Тянет нас к ней.
Иоганн Вольфганг Гёте, «Фауст»ЖРЕЦ И ЖРИЦА, колдун и ведьма — вот ключевые фигуры «Искусства», главные действующие лица магического круга. На эту неизменную арену они выходят то поодиночке, то вместе и ведут свою партию при пустом либо, напротив, набитом притихшими зрителями зале. Впрочем, театр никогда не бывает по-настоящему пуст. Его заполняют невидимые духи, ради и с помощью которых разыгрывается магическое действо, будь то сольный номер или дуэт.
Хронология властно втягивает нас в ренессансный период, когда Европу захлестнула волна чародейства, докатившаяся и до новых времен, а костры, на которых жгли ведьм, пылали с особой яростью. У «культуры внутри культуры», у «теневой цивилизации» колдовских пещер, повторяю, собственная хронология. Альфред Леманн в «Иллюстрированной истории суеверий и волшебства» особо выделяет XIII век, когда, по его мнению, произошла «полная и внезапная перемена в отношении церкви» к самой возможности чародейства.