— Шурик, теперь рубероид подавай, я буду его класть, а потом мы горячей смолой все покроем.

Костер разошелся не на шутку, смола расплавилась и кипела, листы рубероида скручивались в руках у Шурика и никак не хотели слушаться. Весь он был в царапинах, ожогах и синяках. Отец на крыше совершенно преобразился, он настолько вошел в образ, что даже, вперемешку с матком и песней «Не сталевары мы, не плотники», стал подшучивать над Шуриком. Работа не очень спорилась, а у Шуры с непривычки разболелась спина, он потом всю жизнь говорил, что ему позвоночник отец сломал на доме. А еще ему было неприятно вдруг увидеть в отце не светского льва, а в роли какого-то работяги. «Наверняка он и меня держит за подмастерье, вот и дед так думал», — мелькало в голове Шуры. А на самом деле он ведь был талант, будущий музыкант, может быть певец, пока никем не понятый, не услышанный, но ведь все проходили через неизвестность. Из домашних застолий и от друзей отца он уже вынес, что так всегда нужно, пройти в искусстве через унижения, это как очищение. А потом обязательно придет слава. Но зачем отец его унизил на этой стройке, он никак не мог понять. И затаил на него обиду.

Когда он ее первый раз увидел, то сразу подумал, что отец его мать бросил из-за нее. Потом он окончательно решил, что это она отца у его матери отбила. Странно, почему тетя Мила его так любит? Он же пасынок. Ясно, это чтобы отцу угодить. Дочку Катюху все принижает и ровней к нему делает, называет его «дорогой Шурочка», покупает шмотки, сама сшила ему модное пальто, брюки, свитера шикарные вяжет, стихи с ним наизусть учит, чтобы он на актерский факультет поступал. Притворство одно. «Просто она отца боится, а на самом деле я ей совсем не нужен». Вспомнил он мать, какая она была гордая, неприступная, именно такая женщина должна быть рядом с отцом. Мать его всегда знала, как действовать, и деду с бабулей говорила: «Я все знаю сама и унижаться ни перед кем не буду».

Он теперь видел, сколько вокруг отца разных бабочек кружится. С некоторыми он и его познакомил. Сидели они тогда в кафе Дома актера, а рядом с ними одна барышня. Она засмущалась, с открыткой подошла и просит у отца автограф. Девушка высокая, блондинка, с длинными волосами, как у «колдуньи» в кино. Отец ее за руку хвать и притянул к ним за столик. Тут они впервые выпили вместе красного вина. Она ему очень понравилась, но после ресторана отец ее поехал провожать, а его отправил пешком домой: «Проветрись немножко, небось голова закружилась». Опять унизил, да прямо перед ней.

Подрастал Шура плохо, был худосочным, на лице высыпали к семнадцати годам прыщи. Школу он так и не осилил, а потому отец его спас, отдав в ШРМ, [1] потом кое-как на тройках получил он «Аттестат зрелости» и поступил в музыкальное училище. Это бабка-профессорша его по блату протащила. Хоть и были у него способности, но, конечно, без «поддержки» он бы не потянул. В последнее время у него все чаще стало мелькать в голове, что его музыкальные таланты никто не видит, а во всем виноват отец. Его слава затмевает талант Шурика. И так будет всю жизнь.

А сегодня утром они были дома одни, и отец позвал его на кухню. На столе рядом с тарелкой каши «Геркулес» лежал почтовый конверт. Шурик сразу узнал почерк.

— Вот получил письмо от твоей бабушки…

Шурик весь сжался и от волнения хлебнул горячего чая, да так, что обжег весь язык и небо.

— Она пишет, что твоя мать вышла замуж. — Отец достал письмо из конверта и передал его Шурику.

Он всматривался в слова, аккуратным школьным почерком заполнившие полстранички тетрадного листка, и ничего не мог понять. «Как же она могла меня бросить?» — подумал Шурик. Эта мысль, как буравчик, вошла в его голову. Он растерялся и не знал, как реагировать на эту новость. От матери он никогда не получал писем, только однажды она прислала конверт и в нем свою фотографию. На черно-белой, сделанной в фотосалоне ретушированной картинке изображена была довольно молодая блондинка, с высокой прической взбитых волос. Плечи оголенные и прикрыты шелковой шалью. Было впечатление, что под ней она совсем нагая. В углу фотографии по диагонали было написано: «Дорогому сыну на память от мамы».

Однажды тетя Мила позвала его к телефону и сказала, что сейчас он сможет поговорить с матерью. У нее сегодня день рождения, и она специально заказала междугородний разговор для Шурика. Он довольно долго сидел у телефона, в трубке минут пять он вслушивался в странный треск, шипение, чужие голоса, наконец раздались длинные гудки. На другом конце провода никто не брал трубку. Противный голос телефонистки сообщил: «Абонент не отвечает», и все оборвалось.

…Слова отца вернули его из воспоминаний.

— Шура, ты должен, наконец, знать правду. Я никогда не бросал твою мать. Она забрала тебя грудным, в три месяца и уехала в Москву. Ей, видишь ли, не понравилось, что я плохо топлю печку! Мы тогда в сорок шестом жили в коммуналке, театр вернулся с фронта в Ленинград, все не обустроено, я был рад, что мне дали хоть эту комнатенку с печкой… В городе голодно, холодно. Мать твоя приехала из ташкентской эвакуации, где жила со своими родителями, как сыр в масле каталась. Думаешь, дед твой воевал? Да он в тылу отсиживался, лычки получал, от голода не пух. Трудностей моих она не понимала, и довольно быстро ей все надоело. Я умолял ее потерпеть, но она уехала, подбросила тебя к своим родителям. Твоя тетка мне всегда о тебе писала… — Отец был сильно взволнован. Он подошел к Шуре и обнял его.

— Но ты видишь, как мы любим тебя и хотим, чтобы тебе было хорошо у нас. Тетя Мила к тебе относится, как к родному сыну.

— А почему ты ко мне не приезжал? — спросил Шура.

— Так ведь твой дед грозился меня убить! Твоя мать наговорила им небылиц, будто я ее избивал и специально голодом морил! Он письма в партком театра на меня писал, меня вызывали, хорошо, что мне доверяют и я на особом счету.

Нет, Шурик не поверил ни одному слову из рассказа отца. Он допил остывший в стакане чай, взял письмо и вернулся к себе в комнату. Через час у него начинался урок в музучилище. Выйдя на улицу, Шурик решил домой больше не возвращаться.