Сейчас в этом помещении собрались экипажи всех шестнадцати бомбардировщиков. Летчики с бледными напряженными лицами сидели на скамейках и с нетерпением ждали, когда им разрешат курить. По мере того как приближалось время вылета, люди становились все более унылыми и замкнутыми. Каждый старался быть рядом не столько со своими друзьями, сколько с теми шестью коллегами, которым в ближайшие часы предстояло разделить с ним благополучный или фатальный исход.

Так, два стрелка из экипажа Ламберта, Бинти Джонс и Флэш Гордон, больше двух месяцев назад начали смертельно враждовать, но сейчас они обменивались шутками точно так же, как в старые добрые времена. Это были крепкие молодые парни, отобранные для этой специальности, как и большинство других воздушных стрелков, благодаря их малому росту, поскольку это необходимое условие для людей, имеющих дело с турельной установкой с силовым приводом. Флэш, шахтер из Ноттингема, был смугл, с редкими зубами. Его пристрастие к позолоченным опознавательным цепочкам, кольцам с эмблемой смерти из черепа и костей и белым шелковым шарфам, а также его сугубо штатская осанка послужили основанием для присвоения ему его прозвища.[повеса — англ.] Несмотря на освобождение от военной службы, он пошел на нее добровольно, когда ему исполнился двадцать один год. Он мечтал об одном — выжить на войне и получить работу в каком-нибудь учреждении.

Бинти, продавцу молока из Уэлша, тоже был двадцать один год. Обычно он занимал на самолете место в верхней средней турели, хотя несколько раз, когда у Флэша случался насморк, они менялись местами. А насморк у Флэша бывал часто и, по его словам, все оттого, что обогреватель в хвостовой турели действовал не всегда исправно.

Бинти поступил в королевские военно-воздушные силы в семнадцать лет, и, чтобы стать воздушным стрелком, отвечающим требованиям мирного времени, ему потребовалось всего несколько недель. О превосходстве Бинти над другими, по крайней мере по его собственному представлению, говорили очень коротко подстриженные волосы, начищенные до умопомрачительного блеска ботинки и пуговицы, а также острые, как бритва, складки на брюках, чего он добивался, смазывая их с внутренней стороны мылом.

Он любил пользоваться терминологией старослужащих солдат, уснащенной неправильно произносимыми арабскими словами и неверно осмысленными словами языка хинди. Молодых женщин он называл «bint» [женщина — араб. разг.] и употреблял это слово довольно часто, ибо, несмотря на непривлекательную внешность, слыл порядочным бабником. Бинти обладал острым зрением и живым, сметливым умом и считал это не чем иным, как проницательностью, в то время как остальные члены экипажа единодушно называли это его качество хитростью.

Бинти и Флэш уже участвовали в пятнадцати рейдах, причем все они проходили под командованием Ламберта. Они были большими друзьями почти целый год: вместе пили, вместе сражались, вместе посещали девушек, вместе готовились к экзаменам на стрелков, у них были общие сигареты и мотоцикл, и все это до тех пор, пока молодые люди не встретили в каком-то баре в Питерборо женщину по имени Роуз. Ее муж, капрал, находился в Восьмой английской армии в Северной Африке. Флэш Гордон заявил, что им больше не следует встречаться с этой женщиной, а Бинти, наоборот, был абсолютно убежден в обратном и провел у нее на квартире куда больше ночей, чем на своей базе. После этого Флэш и Бинти горячо возненавидели друг друга, однако в данный момент никто не догадался бы об этом. Бинти читал юмористический журнал и непрерывно кивал в знак согласия, а Флэш рассказывал ему что-то о мотоцикле, который намеревался продать электротехник из первого авиаотряда.

Инструктаж затягивался. Стрелки на больших часах показывали семнадцать ноль пять, а половину стульев на платформе еще не заняли. Помощник начальника штаба Джамми Джайла, разумеется, был на месте. Опершись плечами о спинку стула, он наклонялся назад до тех пор, пока стул готов был повалиться. Начальник разведывательного отделения Лонгфелло стоял позади Джамми и подталкивал стул в обратную сторону всякий раз, когда тот в своем движении назад пересекал линию равновесия и грозил упасть. Но Джамми и сам не допускал, чтобы стул опрокинулся.

По мере того как из штаба авиагруппы поступали все новые и новые распоряжения и приказы, трескотня телетайпов в оперативном отделе усиливалась. В коридорах сильно пахло свеженатертыми полами и заваренным чаем. В углу одного из опустевших кабинетов стоял командир эскадрильи подполковник Джон Мунро. В то время как полковнику подчинялся весь аэродром, от зубного врача до кузницы, Джон Мунро командовал только бомбардировщиками и их экипажами.

Если кто и наложил на эскадрилью отпечаток своей личности, то это, несомненно, Джон Мунро. Все ошибки и недостатки эскадрильи он считал своими ошибками и недостатками, но и все ее достоинства и достижения он также относил на свой счет. Сейчас Мунро очень устал. Ему вовсе не положено было участвовать в столь многих рейдах, но он считал себя обязанным делать это и не пропустил ни одного из них.

Мунро стоял, опираясь на трость, и энергично попыхивал трубкой. Рядом с ним находились авиационный инженер и три старших сержанта из команды наземного обслуживания. Они обсуждали неожиданно возникшую проблему: на самолете сержанта Томми Картера обнаружилась неисправность в электропроводке, которую невозможно было устранить до вылета в рейд.

— Единственная резервная машина у нас — это самолет, вернувшийся с задания сегодня утром, — сказал старший сержант Уортингтон. — Но ему придется идти в рейд без проверочного взлета.

— Другого выхода нет, сержант, — заметил Мунро. — При этом по возможности снимите с пего всю второстепенную броню. Каждый снятый с самолета фунт груза дает возможность поднять его еще на один фут высоты.

Уортингтон взял под козырек и торопливо вышел, чтобы собрать нужных ему людей. Им придется напряженно работать без перерыва до позднего вечера.

Мунро поворошил спичкой пепел в трубке. Сегодня его последний вылет. На следующей неделе он должен будет передать эскадрилью новому командиру.